«Сашку в конце хочется обнять»
Экспериментальный театр драмы в этом сезоне, можно сказать, переживает второе рождение. Новое руководство (с июля 2024 года его возглавляет директор Русского драматического театра Дмитрий Капустин), новый фирменный стиль, новая репертуарная политика. В рамках федеральной программы «Культура малой Родины» поменялось техническое оснащение и расширились возможности сценического пространства.
Театр стремится привлечь более широкую аудиторию и предлагает не только детский и подростковый репертуар, но и взрослые спектакли — в афише появились вечерние показы. С начала сезона один за другим идут премьеры: в афише пять новых спектаклей («Сашка» (режиссер Андрей Аверин), «Двое на качелях», «Скамейка» (Ашот Восканян), «Каштанка» (Евгений Евграфов) и новогодняя «Старая добрая сказка».
Над постановками работают как любимые новочебоксарским зрителем артисты театра, так и приглашенные из РДТ — зачастую в этом есть чисто техническая необходимость, так как коллектив совсем небольшой. В силу этого становятся возможными такие смелые эксперименты, как показ одного спектакля сразу на двух сценах, в Чебоксарах и Новочебоксарске. Так получилось с «Сашкой» по повести Вячеслава Кондратьева. Непросто представить, как действие, рассчитанное на камерный зал Экспериментального, где немногочисленные зрители слышат буквально каждый вздох актеров, переносится на просторы РДТ с его балконами, ложами и 15-метровой сценой, но и это оказалось возможным.
Мне довелось посмотреть спектакль в Новочебоксарске. Как и со всякой литературной классикой, интересно было увидеть, как знакомый со школьных лет материал повернет, выстроит режиссер, чтобы история зазвучала на другом, театральном языке.
И здесь много интересного именно в том плане, как материал собран, связан, прошит сквозными образами-нитями. Андрей Аверин сохраняет ключевые эпизоды повести: историю с фрицем, ранение и встречу с Зинкой в полевом госпитале, путь с Жорой и Володей, вечер с Пашей. Но и как бы достраивает историю в обе стороны.
В начале Сашкиного пути (его тоже режиссеру оказалось важно представить), где несет его, будто бы волной судьбы, общей для многих, герой практически неподвижен — замершее выражение лица, повестка в руках… Процесс принятия себя внутри войны разрешается внезапно, когда он видит в немце человека («я не фашист, я немецкий солдат»), когда перед героем появляется возможность выбора, и он действует как человек, а не как винтик большого механизма. В их диалоге с минимумом слова, строящемся на взглядах и жестах, много пространства для игры — враждебность, любопытство, забота, такая одинаковая боль и тоска по близким… В этом спектакле вообще многое построено не на диалогах, не на словах или действиях, а именно на проживании, чувствовании — чего стоит один только эпизод с гибелью Жоры, когда в замершем, ослепленном внезапной вспышкой зале живут лишь лица его спутников, минуту назад смеявшихся над его радостью, над неуместным, казалось бы, оптимизмом — и вот теперь осознающих непоправимость произошедшего. И хотя в первых сценах есть ощущение, что два актерских коллектива еще не сжились до конца и слишком разные по уровню, к середине спектакля об этом забываешь, вовлекаясь, сопереживая, сочувствуя.
Весь спектакль собран на ниточку ритма: лозунги, речевки, пропагандистские речи из репродуктора, звук шагов (может, и возникший как способ передать постоянное движение персонажей, но очень вписавшийся в этот ритмический рисунок), песни — и паузы, тихие минуты откровенных ночных разговоров, когда человек становится снова самим собой, и его простая, кажется, мысль звучит весомей и острее.
Маленькая деталь, вырастающая из самого текста повести, но становящаяся потом сквозным образом, объединяющим весь спектакль — сапоги. История с немцем ведь и начинается с попытки снять с мертвого валенки для ротного, который своих сапог лишился. Тут включаются многие страшные картины, которые мы знаем из военных воспоминаний, когда это единственное, что от человека остается. Сапоги — летящие и взрывающиеся снаряды, сапоги — десятки тел, которые с жутким ледяным звуком грузят в тачку, и везут к братской могиле, маленькие красные сапожки погибшей Катеньки… Символ километров пройденных фронтовых дорог и равенства людей перед войной и смертью.
Финал истории режиссер тоже меняет: вместо вокзала, где Сашка встречается с молодыми девчушками, добровольно уходящими на фронт, он выводит зрителя в наши дни, к Ржевскому мемориалу Советскому солдату. Спокойный и размеренный голос экскурсовода рассказывает о композиции, которую мы не видим, а по экрану, поднимаясь, как полая вода, бегут имена павших в тех страшных боях, и не кончаются, не кончаются, не кончаются… И волной к горлу подкатывают слезы.
«Это история про людей, про любовь, — рассказывает Андрей Аверин. — Было бы хорошо, если бы вместо войны эти молодые ребята любили. Может, сложилось бы с Зиной, может, с Пашей — если бы не война. Может, этого выбора между жизнью и смертью не было бы. Война, как сквозная история, которая не дает им жить нормально, обрести свое счастье. И молодые парни, которые ехали воевать с какими-то иллюзиями, а вместе с ними и зрители, постепенно начинают понимать, что это такое».
«В Новочебоксарске и Чебоксарах немного разные получились спектакли, несмотря на то что декорации прекрасно вписались, — делится впечатлениями Ольга Каланова, попавшая на обе постановки. — Камерная атмосфера много дает глубины и… близости. Там Сашку в конце хочется обнять, а на большой сцене ты, конечно, отстраненнее».
Но и там, и здесь зритель в конце не может не плакать, потому что эта история про неоднозначность решений, сложность выборов, свою боль и правду у каждого — живая, и горечь утраты знакома каждому, сегодня, как и 45 лет назад.
