Благословленный великим Репиным

В декабре исполнилось 115 лет со дня рождения театрального художника Евгения Бургулова

«Не говори, что нет спасенья, что ты в печалях изнемог: чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь, тем ближе Бог…» Эти строки из стихотворения Аполлона Майкова могли бы стать эпиграфом к жизни заслуженного деятеля искусств Чувашии Евгения Бургулова. Прилюдная казнь отца и дяди, сожженных в стогу сена за участие в Ингодинском восстании 1919 года, и арест матери, пропавшей без вести, побег из детского дома, голодные скитания по Дальнему Востоку и нелегкий труд пастуха, рассыльного и кочегара на хлебозаводе… Судьба с малолетства испытывала Евгения Ефимовича на прочность, но чем больше сложностей выпадало на долю будущего главного художника Русского драматического театра, тем полнее раскрывался его самобытный талант.
«Была суровая зима, — писали в читинской газете «Земля» к юбилею мастера. — Женя и три его младшие сестренки, Нина, Мария и Полина, остались сиротами в пустой избе: белогвардейцы все у них отобрали. Люди жалели ребят, но очень боялись. Всем, кто рискнул бы сочувствовать, подавать милостыню и помогать красным, грозил расстрел. Все же кое-кто, крадучись, приносил детям, что мог, из еды и клал на крылечко…» Однако при всем при этом, изучая биографию Евгения Бургулова, можно заметить интересную закономерность: жизненные тяготы и лишения, когда гасла последняя надежда, всегда соседствовали с радостью открытия новых горизонтов.
Так, например, в 1944 году к нему в руки попала кисть великого русского живописца Ильи Репина, которую он нашел на руинах его мемориального дома-музея, спаленного фашистами. И как бы это парадоксально не звучало, именно Великая Отечественная война, где Евгений Ефимович служил сначала разведчиком в стрелковом полку, а затем замполитом рабочего батальона и участвовал в боях за освобождение Кингисеппа, Выборга, западных районов Ленинградской области и Эстонии, принесла художнику главное счастье в его жизни.
Там, на фронте, он познакомился со своей супругой Антониной Кузьминичной Ивановой. Будучи чертежницей по образованию, она трудилась картографом (специалистом по составлению карт) на «Дороге жизни» и много сделала для спасения жителей блокадного Ленинграда. В 1949 году молодая пара приехала в Чебоксары, куда Евгения Ефимовича, уроженца села Доронинское Забайкальского края, направили по окончании Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина (ныне академия художеств). Учеба в северной столице давалась непросто. В перерывах между занятиями приходилось зарабатывать себе на хлеб — разгружать товары на складах, грузить доски в порту и выполнять напряженную шрифтовую работу, на которую уходили десятки бессонных ночей. Тем не менее, путь был преодолен.

«Евгений Ефимович был художником, и в нашей роте всегда с особым военным юмором была оформлена газета, — вспоминали боевые товарищи Евгения Бургулова. — Работы у него было много, он оформлял арку въезда на дорогу: портреты висели на всех пирсах, не только солдат нашей роты, но и других подразделений… В нашем батальоне была художественная самодеятельность. Построили большую землянку — зал, который любовно был оформлен художником Бургуловым. Самодеятельность славилась на всем побережье Ладоги…»

Среди спектаклей, оформленных Евгением Бургуловым, такие крупные произведения как «Король Лир» У. Шекспира и «Три сестры» А. Чехова, «Накануне» И. Тургенева и «Вей, ветерок» Я. Райниса, «Бесприданница» и «Сердце не камень» А. Островского, «Зыковы» и «Мещане» М. Горького.
«Его работы всегда отличались четкостью, грамотностью, яркостью мысли, — отмечали коллеги по сцене. — Красочны или выразительно лаконичны, они отвечали содержанию пьесы, замыслам режиссера. Евгению Ефимовичу не чужд был театральный эффект. Но эффект не ради эффекта, а хорошо продуманный, поистине художественный, к месту, имеющий меру».
А вот еще одно воспоминание, красноречиво указывающее на редкую одаренность постановщика: «Евгений Ефимович никогда не отмежевывался от режиссера, а самое дорогое — актерского творчества. Он жил нашим процессом работы над ролями, проживал какие-то моменты образа, помогал нам, актерам, чувствовать время, поступки персонажей более глубоко и интересно. Так необычайно бурлящая способность художника всеобъемлюще воспринимать драматический материал давала ему возможность создавать живое оформление спектаклей — дышащее настроением, звучащее в унисон с актерским ансамблем…»

КСТАТИ

Дочь Евгения Бургулова пошла по стопам отца. Елена Бургулова окончила Чебоксарское художественное училище и работала научным сотрудником и хранителем фондов декоративно-прикладного искусства Чувашского художественного музея, проявив себя как яркий живописец. «Я помню множество набросков, поисков, которые превращались в интересный эскиз декорации, — рассказывала Елена Евгеньевна. — А на премьере всегда раздавались аплодисменты, как только раздвигался занавес, и я с трепетом ждала, когда он выйдет на поклон вместе с актерами… Он работал с убеждением, что декорация должна быть прекрасным произведением искусства и передавать подлинное чувство стиля и атмосферы спектакля. В своем искусстве он соединил профессиональное мастерство и талант художника с серьезной художественной подготовкой и культурой. Задачей его было не простое оформление сцены и украшение актеров, а создание пространства, соответствующего тексту пьесы. Его декорации — это самостоятельные картины, которые сохранили свою зрительную притягательность до сегодняшнего дня».

В юности Евгений Бургулов работал в труппах Владивостока и Хабаровска, в том числе и в военном театре Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, а в историю театральной Чувашии вошел как один из первых художников с академическим образованием. Фото из архива русского драмтеатра