Что снится детям Беслана? Жертвы теракта — о своих сегодняшних страхах и борьбе с ними (ВИДЕО)
В 2020 году школу закончили шестеро последних участников страшной линейки 2004 года в школе Беслана № 1. Спустя 16 лет жители города так и не пришли в себя. Повзрослевшим ученикам школы имени Героев Спецназа России снятся кошмары, на руины старого здания каждый день носят цветы, в «Городе Ангелов» — кладбище жертв теракта — остаются ночевать родители погибших. Люди, выжившие при штурме, рассказали ЕАН о своей нынешней жизни и новых страхах.
Старая школа
Разрушенную школу нам показывает учитель истории Надежда Цалоева-Гуриева. Она бывает здесь минимум раз в неделю — за полтора десятка лет журналистов, желающих увидеть своими глазами место самого страшного теракта в российской истории, меньше не стало.
Надежда ведет нас в помещение, где была столовая. Отсюда она с семилетней дочкой и другими заложниками выбралась на волю через окно. Двое других ее детей погибли чуть раньше, от взрыва. Уже через месяц Гуриева вышла на работу.
Вся стена у этого окна в сколах от крупнокалиберного пулемета. Один из боевиков пытался остановить покидающих школу людей. Через несколько лет священник, которому показывали столовую, разглядел на стене лик человека. Возле нерукотворной иконы учитель рассказывает, почему теракт продолжает менять людей.
«Я в этой школе училась, потом пришла сюда работать. И вот с тех пор преподаю историю уже сорок третий год. В заложниках было 1186 человек. Погибли 334 человека, включая спецназовцев. Инвалидов очень много, много ребят остались без глаз, есть ребята, которые теперь передвигаются в колясках.
Врачи предупреждали, что многим станет хуже через определенный период времени, и это на самом деле так. В основном это последствия минно-взрывных травм, осколочных ранений. Потом это же стресс, а стресс всегда бьет там, где потоньше, — по психике, вызывает аутоиммунные заболевания.
В школе погибли 20 моих коллег. Это люди, с которыми я проработала от 10 до 26 лет, не говоря о том, что среди них моя первая учительница. Первые учителя моих детей, коллеги моей мамы. Люди, с которыми я всю жизнь провела. Здесь были мои ученики и дети, которые учились у меня. Мой класс, 11-й выпускной класс. У меня погиб старший сын и средняя дочь. Боре было 14 с половиной, Верочке не исполнилось 12. Младшая, Иришка, получила осколочные ранения, которые сейчас ее беспокоят. Старшая дочь моего брата — все были здесь, никто никуда спрятаться не мог.
Сначала нам сказали, что мы год учиться вообще не будем, это будет год реабилитационный, а потом пойдем в те же классы, в которые должны были пойти в 2004 году. Но потом нас стали выдергивать на работу в школу № 6.
В октябре школа начала работать во вторую смену. Конечно, учились не все: одни на лечении, другие еще где-то.
Мы даже не знали, кто точно погиб. У меня был инцидент, когда я вышла на работу, иду на урок в класс, где мой сын учился, ко мне навстречу бежит одна из его одноклассниц и кричит: «Как хорошо, что вы вышли, а Борик тоже пришел?»
Дети были очень тяжелые. Вот у меня, например, было 10 детей, к которым я ходила домой по расписанию. Кто-то после операции, у него пластина еще не вставлена, и вот с этой трепещущей живой плотью опасно было прийти в школу. Были дети, которые потеряли речь в результате ранения. Были случаи необъяснимой агрессии, которая возникала на пустом месте, причем вызвать ее могло любое слово, даже просто твое появление. Ребенок мог кинуть в тебя стул.
Очень было тяжело, но мы были все вместе, и поэтому было легче. Мы понимали состояние каждого ребенка, мы понимали свое состояние.
Большую помощь нам оказали детские психологи — и московские, и из-за рубежа. Есть специалисты, которые работают с нами по сей день.
В Москве есть художественно-реабилитационный центр, возглавляет его Мария Елисеева, она его основала вместе с Ильей Сегаловичем, одним из создателей «Яндекса». В центре работают с детьми из психоневрологических интернатов через искусство, до сих пор очень помогают нам. У нас бывают всевозможные кружки именно такого направления и художественное творчество. Проходит великолепный фестиваль танца, в котором все работают вместе: и учителя, и родители, и детки.
Надо вытащить каждого ребенка из его раковины, заставить его показать себя. До этих событий понятия «психолог» и «психиатр» никак не различались. Люди считали, что, если они пойдут к психологу, их поставят в дурдоме на учет, и они больше никуда не смогут устроиться. А это совсем другое, это разные вещи. Помощь психолога нужна бывает иногда просто для того, чтобы ты разобрался в том, чего ты не понимаешь, чтобы ты это просто вслух высказал. А говорить было не принято.
Например, в моей семье племяннице не разрешалось вообще говорить на эту тему, и там в итоге психологическая травма гораздо тяжелее, и выходит она из этого тяжелее.
Конечно, совсем травмы не уходят, они остаются. Просто люди учатся с ними жить. Когда ты начинаешь понимать природу того, что с тобой происходит, ты начинаешь себя контролировать. Если не получается — это уже психбольница. Психологическая служба в школе обязательно должна быть, причем очень и очень хорошо оплаченная и организованная. Мы сейчас сталкиваемся с детьми, которые вообще даже здесь не были во время теракта, но и у них в итоге есть проблемы.
Меня в первое, самое тяжелое время вытащили журналисты. Какие там психологи, я была дома никакая, меня надо было капать, меня надо было лечить. У меня два гроба в квартире. И ко мне в квартиру приходили и сидели два немца-журналиста. Два здоровенных парня из Мюнхена сидели рядом с гробами и плакали. Это одна из причин, по которой я никогда не отказываю журналистам.
Вторая причина — я не хочу, чтобы люди ходили и собирали сплетни от тех, кто здесь не был. Это, к сожалению, происходит, если бывшие заложники не идут на контакт. Очень тяжело, я понимаю всех прекрасно, потому что мне самой потом нужно несколько дней, чтобы прийти в себя. Но если не рассказывать, мы скоро получим продолжение.
Как только мы начинаем забывать, мы получаем сразу следующую порцию. В этом, мне кажется, главное назначение этого мемориала. А моя школа № 1 уже не здесь, она через дорогу. Это живой организм, она живет, она развивается».
Первая школа вечной памяти
Здание школы имени Героев Спецназа России — еще один мемориал теракта. Оно было построено всего за семь месяцев. Портреты погибших бойцов и учителей везде: на фасаде, в холле, на каждом этаже. Кроме того, в библиотеке работает музей памяти. В экспозиции амуниция погибших силовиков, детские вещи, фотографии, колокольчик, который так и не прозвенел на линейке 2004 года.
«Те дети, которые приходят сюда учиться сейчас, они не знают, что был теракт и что произошло, не понимают, что попали в какое-то особенное место. Случившееся — часть истории нашей школы, и это никуда не убрать. Ученики должны знать, где они учатся, что происходило и благодаря чему сейчас они сидят в классах и перед ними стоит учитель, который как раз был спасен теми людьми, которые на портретах.
Я часто вспоминаю теракт. Некоторые воспоминание ложные. Ты себе их дорисовываешь, потому что что-то нечетко помнишь и пытаешься восстановить. Поэтому я часто смотрю интервью с заложниками, чтобы понять, мои воспоминания реальны или это галлюцинации, которые я придумала? Но какие-то основные моменты, которые происходили со мной, я помню очень ярко, помню в картинках.
Самое яркое — момент захвата. Был такой шок, непонимание, что происходит, все люди бегут в разные стороны, и какой-то хаос происходит, и ты не понимаешь, что делать, в тебе просыпается стадное чувство, ты просто бежишь — куда все, туда и ты.
Было страшно, потому что в первый день, когда мы попали в зал, там убили мужчину, и он лежал в зале при нас, мертвый, истекая кровью. Я не понимала тогда, что такое терроризм, что есть террористы. Я понимала, что это злые какие-то люди, что у них оружие в руках и что они могут нас убить, потому что я это вижу. Но то, что это захват, что это конкретно так называется, мне это было непонятно.
Был шок, было непонимание. Для меня было главным, чтобы со мной была мама, чтобы со мной были брат с сестрой.
Поэтому, когда в какой-то момент нам сказали, что детей до шести лет будут отпускать, и мама мне сказала, что, если что, мне шесть, и нас внесли в эти списки, я маме ответила: без них никуда, останусь. Мне было важно, чтобы мы были вместе, потому что, когда я одна, я не понимала, что мне делать.
После взрывов мы попали в столовую. Там были решетки, и одна из них отошла от стены. Ее сняли, мы стали выпрыгивать в это окно, там нас уже принимал спецназ. Брат с сестрой погибли после первого взрыва.
Сразу после теракта меня отвезли в больницу. Седьмого сентября у бабушки был день рождения, чтобы ее немножко порадовать, меня забрали домой. Дальше мы сидели дома, у нас были вот эти все поминки. Потом 40 дней. С нами начали заниматься психологи, и в какой-то момент мы поехали в Сочи в санаторий, там мы были около трех недель.
После возвращения в ноябре я маме сказала: пойдем в школу. Я продолжила учиться, мама продолжила вести уроки. Год мы учились в здании шестой школы во вторую смену. А потом нам построили новую школу — эту.
У меня был ряд проблем, и они продолжаются сейчас. Например, полностью пропал аппетит, я ничего не ела. Я практически ни с кем не разговаривала, не смеялась, не улыбалась. Я была очень замкнутым ребенком. Я резко превратилась в какую-то малышку совсем, которой нужна мама, постоянная поддержка.
А потом резко повзрослела. Вот знаете, такого промежутка, когда ты уже осознанный, но ещё ребенок, можешь действовать самостоятельно, не было. Была очень маленькой и резко стала большой.
Первый год учебы после теракта был немножко такой, в тумане, но есть яркие моменты, они запомнились. Я была рада всех видеть. Общение было немножко специфическое. Мы ходили в старую школу, свои кабинеты искали, какие-то свои тетрадки. Обсуждали, у кого что болит, у кого где осколок, рассматривали раны друг друга.
Когда ты переживаешь такое событие, когда ты на волоске от смерти и погибают учителя твои, одноклассники, кто-то там остался живой, кто-то кого-то спас, возникают родственные отношения. Мы как братья и сестры.
Мне сейчас 23 года, и я продолжаю работать с психологами. В основном с теми же, но иногда подключаю других. Сейчас проблема в том, что я взрослею и по-новому осознаю то, что произошло. Начинаю в чем-то разбираться, понимать, и это, наверное, с еще большей силой давит на психику. Говорят, что время лечит. В моем случае оно меня только калечит.
Страх все еще живет во мне. Мне бывает плохо, остались проблемы с аппетитом. Бывает такое, что я вообще не могу зайти на кухню, меня просто, извините, выворачивает от вида еды. Панических атак у меня нет, но что касается, например, фейерверков, особенно если они рядом, для меня это прямо жесть.
У меня была свадьба два года назад, и у нас были фейерверки, я рыдала. Это было очень громко и очень похоже на выстрелы и взрывы. Я, когда их слышу, сразу переношусь в этот спортзал. Раньше не было такого, появилось последние лет пять. Или, например, заходя в новое помещение, я всегда стараюсь изучить схему эвакуации, посмотреть, какой это этаж, куда там падать, если что. Ну то есть пытаюсь выстроить маршрут, чтобы убежать в случае чего.
Каждую ночь снятся захваты в том или ином виде, убийство меня или кого-то рядом. Мне не снятся хорошие сны. То есть я прямо прорабатываю какие-то сценарии того, что опять что-то может случиться, и мне как-то надо с этим быть. Я помню, мне снился сон, что опять был захват, по-моему, университета, в котором я училась, и я во сне подходила к террористам, говорила, что я уже была в заложниках, можете меня отпустить, мне уже хватит.
Многие мои одноклассники не получили помощь тогда и только начинают работать с психологами, потому что эти проблемы появляются сейчас».
«Город Ангелов»
Теракт до сих пор продолжается для людей, потерявших своих близких. Каждый день родственники погибших приезжают в «Город Ангелов» — кладбище, на котором установлено 266 надгробий. Эта цифра не отражает точное количество похороненных здесь детей. Под центральной скульптурой, «Древом скорби», лежат фрагменты неопознанных тел. Здесь же, на кладбище, установлен мемориал погибшим спецназовцам.
«Меня так и называют — общий папа. Я не могу предать этих детей. Кто мы без памяти? Никто.
Каждый день сюда приходит много людей, не только родственников. Со всего мира едут, из Израиля, из Ирландии. Ко мне несколько раз подходили, рассказывали, что ездят сюда как в Ватикан, Тибет, Иерусалим. Когда люди это видят, мысли у них становятся другими, добрее становятся».
Еще один постоянный гость в «Городе Ангелов» — Людмила Исламбековна Гутнова. Она приезжает к внуку. Раньше даже оставалась ночевать на могиле, сейчас ездит из Владикавказа пару раз в неделю.
«Душа требует. Я по нему скучаю. Мне с первого дня здесь с ним легче, а домой не хочется. Лучше не становится. Наоборот. Все вспоминаешь, думаешь, какой бы он был сейчас, слезы нахлестывают… Этих детей никто и никогда не заменит. Как могли допустить такое? Мы все здесь до сих пор спрашиваем, как такое произошло в мирное время?»
