Без срока давности

100 лет назад, в мае 1920 года, в Омске состоялся суд над членами «мятежного и самозваного правительства Колчака». Это был один из первых в истории советской России публичных политических процессов, на котором обкатывались репрессивные технологии диктатуры пролетариата. Чрезвычайный трибунал в Омске был попыткой осудить разом и белогвардейщину, и империалистическую интервенцию, и разруху, и белый террор. Два года Гражданской войны в Сибири списали на горстку заигравшихся в политику русских интеллигентов – юристов, инженеров, профессоров. В числе 23 осужденных в 1920 году был и 46-летний Павел Иванович Преображенский. На скамью подсудимых будущего первооткрывателя уральского калия и пермской нефти привели исключительная ответственность и врожденная порядочность. Стечение обстоятельств Хождение в политику выдающегося геолога началось после Февральской революции 1917 года из заботы о народном образовании. Преображенский был увлечен идеями Вольной (читай – негосударственной) высшей школы и буквально разрывался между геологией и преподаванием. Читал бесплатно петрографию на Высших курсах Лесгафта, на общественных началах был там и помощником директора, и деканом естественного отделения. Во Временное правительство Александра Керенского в 1917-м Павел Преображенский шел заниматься вопросами профессионального образования. Они, кстати, с разницей в один год оканчивали одну и ту же гимназию в Ташкенте, причем оба с золотыми медалями, и вполне могли быть знакомы лично. В семье ученого об этом сложены легенды. В 1918-м оказавшегося в Сибири Преображенского пригласили войти во Временное Сибирское правительство товарищем (заместителем) министра просвещения. А в Российское правительство при верховном правителе Колчаке, после прихода того к власти, Преображенского кооптировали заочно. И портфель министра просвещения Преображенскому вручили вопреки желанию. Он согласился принять министерство с оговоркой «временно», забыв, что в России не бывает ничего более постоянного, чем это самое временное. Заступив на должность управляющего Минпросом, Преображенский выступил с многообещающей программной речью в омском «Правительственном вестнике». «Заботы о начальном образовании, – заявлял он, – должны быть выдвинуты на передний план». (Это интервью потом будут цитировать в суде, и по настоянию адвоката его приобщат к материалам дела). Законопроект о единой народной школе, начальное и внешкольное образование, сеть народных университетов – Преображенский жил будущим страны и мало интересовался текущими политическими реалиями. Время от времени он посещал заседания Совмина. В силу должности подписывал официальные бумаги… Но революции не столько открывают возможности, сколько развенчивают иллюзии. Разуверившись в государственной службе, Преображенский подал в отставку. Но отставка, по его же выражению, «реально принятая, но формально не проведённая», постоянно откладывалась. Некому было сдавать дела. К тому же под натиском Красной армии правительство Колчака спешно эвакуировалось в Иркутск. Тут, так некстати, – легкое недомогание. Потом – короткий отпуск, поездка в Томск. В Иркутске Преображенский оказался к моменту падения колчаковской власти. Он мог бежать – как министру ему полагался собственный вагон и открытый семафор до самого Владивостока. Но предпочел остаться… Адмирала Колчака в Иркутске расстреляли без суда и следствия. Процесс над колчаковским правительством решили провести в Омске – публично, с помпой, как «большой политический митинг». Расстрельная квота Главные мастерские Сибирской железной дороги на Атамановском хуторе в пригороде Омска приводили в порядок три сотни пленных колчаковцев. Соорудили внушительный помост-трибуну. Развесили портреты вождей мирового пролетариата: большой, в центре – Карла Маркса, поменьше – Ленина и Троцкого. Транспаранты в духе «революционной законности» с лозунгами типа: «Нет меры преступлениям колчаковского правительства, нет казни, могущей воздать за кровь и муки истерзанных им Сибири, Урала и Поволжья. Но пролетариат ищет не мести, а суда над этим правительством»… Букву пролетарского закона олицетворял Чрезвычайный революционный трибунала во главе с чекистом Иваном Павлуновским. До Сибири он служил в Особом отделе ВЧК (советской военной контрразведке) первым замом самого Феликса Дзержинского. Обязанности государственного обвинителя возложили на большевика Александра Гойхбарга, бывшего приват-доцента Петроградского университета. Обвиняемым определили «в порядке трудовой повинности» трех адвокатов и на этом покончили с процессуальными тонкостями. «Руководящие директивы» трибуналу диктовали власти. Сибирское бюро ЦК РКП(б) и Сибревком заранее определились с квотой применения высшей меры наказания. Обсуждалось три варианта: 50, 75 и 100 процентов. Подискутировав о мягкосердии и сплошном терроре, в итоге коллективное применение высшей меры наказания «по условиям переживаемого момента» признали нецелесообразным. А за неделю до вынесения приговора в трибунал спустили уже готовый расстрельный список из четырех фамилий. Суд да дело На первое судебное заседание в переполненном железнодорожном депо набилось тысяч восемь зрителей. Народ подвозили поездами. На оглашение приговора собралось едва ли три тысячи человек. Местные обыватели за полторы недели утратили интерес к процессу, и выражать народный гнев и негодование привели строем курсантов военных школ и красноармейцев Омского гарнизона. Представ перед трибуналом, никто из подсудимых, за исключением эсера Третьяка, бывшего товарища (заместителя) министра труда, виновным себя не признал. В первом же заседании Третьяк, припечатав колчаковское правительство «бандой бандитов, мошенников и воров», сорвал аплодисменты зала. Он якобы готов был взорвать (!) «созданный по указке Лондона Омский государственный притон» и даже предлагал свои услуги эсеровской боевой организации. В четвертый день процесса на допросе бывшего помощника главноуправляющего по делам вероисповеданий Леонида Писарева публика развеселилась. После расстрела Колчака Писарев написал заявление о вступлении в Российскую Коммунистическую партию, относя себя по убеждениям к «индустриально-позитивным коммунистам». Поведение Писарева сочли неадекватным, у него заподозрили душевное расстройство и отправили на обследование в психиатрическую лечебницу. Преображенский в суде ничуть не отрицал, что его личная позиция «была, несомненно, [линией] определённой борьбы с советской властью». А экс-министр труда Леонид Шумиловский имел мужество заявить: «Я считал Александра Васильевича Колчака безукоризненно честным человеком. И ни одного факта, который бы разбил мою веру в него, за весь последующий период мне не удалось узнать». Гособвинитель Гойхбарг в процессе язвительно именовал Преображенского то «великий геолог», то «величайший геолог», то с пафосом восклицал: «О, как низко падают величайшие ученые, когда они связывают свою судьбу с интересами кучки грабителей, капиталистов и банкиров!» Адвокат Яков Ааронов, наоборот, сравнивал Преображенского с Дон Кихотом, которому удавалось отстаивать интересы школы и учительство «от посягательств и расправы атаманщины». Мораль и право Наряду с общими обвинениями в контрреволюции и массовых убийствах, разрушении достояния советской России Преображенскому инкриминировалось участие в принятии ряда законопроектов, в том числе вводивших смертную казнь за уклонение от призыва и дезертирство, за хранение или ношение оружия, и т.п. Защищаясь, он аргументировал, что выводы нужно делать не по формальному присутствию в заседаниях Совмина, а разобрав их стенограммы, которые «дадут полное представление о голосовавших по каждому вопросу». Но поименное голосование трибунал не заинтересовало. В 1920 году за принятие «антинародных» законов судили по принципу коллективной ответственности, по списку фамилий из журнала правительственных заседаний. Такая практика опиралась на институт заложников, применявшийся в годы Гражданской войны по обе стороны фронта для устрашения, слома сопротивления или мести за неповиновение. В современном уголовном праве признаки коллективной ответственности можно найти разве что в подходах к организованной преступности. Хотя и в этом случае в юриспруденции главенствует доказательство личной вины, персональной причастности конкретного человека к конкретному деянию. Коллективная ответственность априори категоризирована в общественной морали, но нравственные и правовые нормы не соразмерны между собой. 30 мая Чрезвычайный ревтрибунал огласил приговор. Сроки лишения свободы осужденных варьировались от 10 лет до пожизненного. Преображенского лишили свободы «на всё время Гражданской войны». Министров Александра Червен-Дали, Леонида Шумиловского и Алексея Ларионова приговорили к высшей мере наказания. На расстрел отправили и директора Русского бюро печати Александра Клафтона, ведавшего правительственными пресс-бюро, телеграфным агентством и отделом заграничной информации. Судебный отчет в газете «Советская Сибирь» завершался фразой, будто бы шепотом пробегавшей над расходившимися из суда: «А все-таки как великодушен победивший пролетариат». Павла Преображенского трибунал приговорил к лишению свободы «на всё время Гражданской войны» От более серьезного наказания его спас Максим Горький. Пролетарский писатель отбил телеграмму Ленину: «Ходатайствую о смягчении участи Преображенского, крупного геолога, нужного стране». За приговоренных к высшей мере тогда пытались заступиться всемогущий председатель Реввоенсовета Троцкий, влиятельный большевик и противник красного террора Алексей Рыков, сестра Ленина Мария Ульянова, активная общественница Екатерина Пешкова, первая жена Горького. Но Москва на уровне Президиума ВЦИК отклонила ходатайства. Сто лет – не срок Даже сегодня, по прошествии ста лет, снятие обвинений с Павла Преображенского выглядит проблематичным. В 2017 году президиум Омского областного суда, рассматривая в кассационной инстанции дело о реабилитации членов колчаковского правительства, вынес постановление, что ни один (!) из осужденных Чрезвычайным революционным трибуналом Сибревкома не может быть реабилитирован. Судебная инстанция сочла достаточной доказательную базу, собранную в 1920 году, и почти под копирку продублировала «Заключение по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей…», составленное Гойхбаргом. А доводы Преображенского о приобщении к делу стенограмм заседаний колчаковского Совмина для рассмотрения поименного голосования за те же «антинародные» законы опять не были услышаны. Омский областной суд приравнял деяния колчаковского правительства к преступлениям против мира, человечности, правосудия и государства и, сославшись на Федеральный закон РФ от 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий», по сути, отказал в реабилитации всем 23 осужденным в 1920 году в Омске. Так же, как в 1999 году военный суд Забайкальского военного округа признал не подлежащим реабилитации и самого адмирала Александра Колчака. Закончить миром Гражданскую войну не получается даже через сто лет. Алексей НЕРОСЛОВ