Евгений Ибрагимов: «Мне все говорят: «Татарин!»
Известный режиссер о дервишах, серьезном разговоре с детьми об искусстве, Пушкине без слов в Бостоне и снобах в Москве
Одним из самых ярких культурных событий в Татарстане 2021 года, оставшимся незамеченным широкой публикой, стало появление в Казани одного из самых известных в России режиссеров кукольного театра, многократного лауреата «Золотой маски» Евгения Ибрагимова. В «Экияте» он поставил спектакль-мистерию Misterioso con anima, занявшую особое место в репертуаре театра из столицы РТ. В интервью «БИЗНЕС Online» Ибрагимов рассказал о том, как работал с казанскими артистами, почему на его премьере в театре Образцова пустовало пять первых рядов и кто сегодня ходит на кукольные спектакли.
«У нас ислам боголюбовный, остались еще осколки язычества»
— Евгений Николаевич, у вас репутация настоящего гуру отечественного театра кукол. Не обидно, что ваш приезд в Казань и постановка в «Экияте» не вызвали какого-то шквала интереса той же прессы?
— Не обращаю на это особого внимания.
— Но, согласитесь, звезды режиссуры в драме или той же опере гораздо более медийные личности — Лев Додин, Дмитрий Черняков…
— Мы дружим со Львом Абрамовичем, он меня приглашает к себе. Митю знаю — он кукольник вполне себе. То, что он делает, — это, я считаю, театр кукол.
Нет. Мы можем свои спектакли и на стадионах ставить. Неважно… Вообще, не для этого я все делаю.
— А для чего?
— Не знаю. Меня водили в детстве в театр. Театра кукол в Черкесске как такового, слава богу, я не видел. Отец меня водил на ритуальные все эти истории. К нам ислам принесли дервиши. У нас ислам боголюбовный, остались еще осколки язычества. Мне посчастливилось присутствовать на таких ритуалах. Недавно у меня была премьера в Казахстане: сделал черкесскую притчу с живым оркестром, выучили черкесскую музыку. Надо делиться — я делюсь детскими впечатлениями. Я ориентируюсь на то, что сам бы хотел посмотреть в детстве, — то я даю на сцене детям сегодня, в том числе и их родителям. Тоже очень важный момент.
— В разгар ваших репетиций в Казани случилась трагедия — нападение на школу с жертвами, это как-то повлияло на работу?
— Безусловно. И ребята чувствительные, и девчонки поплакали. Бросились на репетицию — говорят: «Ну что мы сейчас с этим сделаем?» Бывают моменты, когда ты можешь на что-то повлиять, но здесь, к сожалению, сделать уже ничего не сможем. Мы не в силах разобраться, что подтолкнуло этого человека на то, чтобы пойти и убить людей, но это страшно. Артисты, как мне кажется, чувствительнее других, я был готов отменить репетиции, но ребята говорят: «Нет, нет, репетируем…»
— То есть в подобных ситуациях работа помогает?
— Конечно. Могли бы сидеть в гримерке и обсуждать, считать жертвы… Но пошли репетировать. Отличные ребята.
«Этими белочками их разбаловали, между нами говоря»
— Вы сделали в Казани спектакль «Misterioso con anima» по собственной пьесе.
— Это скорее либретто, здесь же у нас бессловесная история.
— Не очень странно просить режиссера рассказать о своей постановке?
— Абсолютно нет. Никаких секретов. У нас жанр обозначен как мистерия. Меня попросили название перевести на русский, я говорю: «Переводите сразу на татарский». Каждый культурный человек должен понимать. Это же музыкальный термин: misteriosa con anima — волшебно и одухотворенно. У ребят тоже вопросы возникали: «А как это?..» Потом только стали понимать.
Начали они с Марией Качалковой — хореографом. Мы с ней примерно с декабря 2020-го эту историю обсуждали, выстраивали ситуации на сцене и так далее. Обозначено, что это для детей, которые уже умеют читать. Мы ничего писать не собирались, что бы они читали, но символы — да. Если ребенок уже понимает буквы, способен сложить в предложение, составить описание — значит, ребенок уже способен посмотреть такой спектакль.
— Жанр мистерии — это не слишком претенциозно, когда мы говорим о детском театре?
— Нет, это ведь определение жанра. Пишем ведь мы «драма». Бывает еще такая глупая вещь, как трагикомедия.
— Но вы сторонник по-настоящему серьезного разговора с ребенком в театре?
— Много спектаклей, где и барсучки, и белочки. Это тоже, наверное, нужно, но, считаю, надо более серьезно говорить с детьми.
— А сказочный вид здания театра «Экият» не мешает такому разговору?
— Думаю, наоборот. Весь интерьер — это восточная сказка. И у нас восточная сказка в чистом виде — и древнетюркская музыка звучит, и арабская, североафриканская. Красиво.
— Как вам показалась казанская труппа?
— Моя задача в большей степени — дать ребятам возможность поделать что-нибудь другое. Они говорят: «Шары катаются!» Я говорю: «Это как посмотреть — может быть, шары, а может, вовсе не шары…» — «О-о-о! Это же планеты». — «Да». — «Это же корабль!» — «Да».
А потом надо с детьми говорить, детей собирать, поинтересоваться, что они поняли, чего не поняли, потому что не страшно не знать, но плохо не интересоваться, не пробовать расшифровывать. А для них там довольно-таки серьезные истории, потому что этими белочками их разбаловали, между нами говоря. Мне так кажется.
— Не секрет, что нынешний худрук «Экията» Ильгиз Зайниев хочет поменять лицо театра, который в Казани воспринимается исключительно как культурное учреждение для самых маленьких.
— Надо просто менять — и всё! Я везде менял там, куда заходил. Почему, не знаю.
«Здесь нет гуру, сэнсэя. Если чего-то не понимаете — переспросите»
— Был ли кто-то, кто этому сопротивлялся, чиновники те же?
— Разумеется, были. Это их право. Один раз мне сказали: «Нам такие спектакли не нужны!» Я говорю: «Тогда не посещайте. Приходите на футбол». Вот и всё.
— А если не будет стопроцентной заполняемости зала?
— Да перестаньте, что вы!.. Есть такой момент у служб, работающих со зрителями: «Как я это буду продавать?» Миленькие мои, тогда идите продавать картошку. Ну как не продать вечерний спектакль в миллионном городе? Это странно. Надо трудиться. Здесь в Казани, мне кажется, все с этим в порядке.
Конечно, зависит от человека. 20 лет назад убежала отсюда артистка — убежала в глушь туда, ко мне, в деревню. Она говорит: «Больше не могу!»
— От барсучков убежала?
— Да, от них. Артистам ведь хочется чего-то серьезного, настоящего.
— Сколько вы делаете за сезон разных спектаклей?
— За год я сделал только три. А так обычно 4–5 спектаклей.
— У вас поразительная география театров, где вы работали, — от Владивостока до, кажется, Лиссабона. У вас страсть к путешествиям?
— Это мечта! Мечты же сбываются. Предпандемийный спектакль я делал в Бостоне. С ребятами, с драматическими артистами (половина русскоязычные), которые в свободное от основной работы время занимаются театром. Крутейший театр. Дал им куклы — в жизни никогда их не держали. Все получилось. Желание, ну и талант, конечно же. «Сказка о рыбаке и рыбке». Без единого слова.
Они говорят: «Слушай, у нас публика и такая, и сякая. Как бы нам ее объединить?» Говорю: «Давайте сделаем без слов». — «Как Пушкин — и без слов?» Ведь поэзия — это же не только слова. Мы с Николаем Николаевичем Якимовым, который и здесь в Казани работал над музыкой, и с прекрасной художницей из Вашингтона все сделали за два месяца. Никто не ждал, не ворчал, ничего не переделывал. Ну и очень благодарными все оказались, американцы — фантастическая публика.
— Сильно ли отличаются аудитории кукольных спектаклей — американская, европейская, российская?
— Скажу так. Москва — снобы, наивности не терпят, а я люблю наивный театр. Меня много критикуют за наивные ходы, а я говорю: «Ваше право, у критиков такая профессия. Спасибо». Я всех благодарю, у меня в этом отношении проблем нет. Есть откровенные злыдни — это тоже их беда, но не моя. Они как будто хотят надеть на меня старый пиджак. Зачем? Это не мое. Доброжелательных все равно больше, в том числе среди критиков.
— А если говорить об артистах — американских, европейских, российских? Чем они друг от друга отличаются?
— Я люблю, когда на равных с актерами, говорю: «Ребята, мы с вами коллеги, вместе создаем спектакль». Здесь нет гуру, сэнсэя. Если чего-то не понимаете — переспросите. Например, работал с инвалидами — у них при этом самый продуктивный результат. У меня была маленькая француженка, курдка по происхождению. Какие условия в Турции? Уехали родители. Закончила театральный институт, дипломированная актриса. В коляске. Фантастика. Посчастливилось работать с разными людьми.
Или, к примеру, в Москве. Актриса говорит: «Я могу по четвергам приходить на репетиции». Говорю: «Миленькая, ну нет». Она: «Ну я же вам нужна!» — «Да, нужны, но не по четвергам».
— Драматическая актриса?
— Да. Карьеру в драме тоже многие делают. Говорят: «У меня съемки, кино…» — «Ну тогда выбирайте». Иногда идут на уступки — понимаю, что это деньги.
«Первый акт отсмотрели, второго уже не было»
— Насколько отечественный театр кукол котируется в мире?
— Котируется, если советский период брать, например. Резо Габриадзе. Борис Константинов, сегодня Яна Тумина.
Скажу вам: никогда театр кукол так уж не гремел. Все было потихоньку. В Восточной Европе, например, диссиденты занимались кукольным театром.
— Потому что их никуда больше не пускали?
— Не пускали — вот и делали в куклах. С кукол взятки гладки — не придут ревизоры проверять, что они там делают. Было в СССР, Людвиг Устинов, умер он недавно. Пожил хорошо, было за 80. В Челябинске он поставил по Шукшину спектакль в 1979 году, «До третьих петухов» — ну что такого, казалось бы… Приехала партконференция (вечером же не всем в баню с проститутками: опера, балет или что там есть) — повели этих делегатов съезда, зашли в кукольный. Увидели — дескать, смотрите, «До третьих петухов» Шукшина. Первый акт отсмотрели, второго уже не было. Людвига Григорьевича — в Абакан. Выслали, мол, убирайся за антисоветские спектакли. Но это случайно.
— Редкая история для театра кукол?
— Да. Зато возник абаканский театр на этой почве, так что нет худа без добра.
— На Западе театры кукол — это чаще государственные театры или какие-то самостоятельные труппы?
— Почти нет государственных. У них другая система. Здесь палка о двух концах, есть и плюсы, и минусы. Чаще всего государственные театры — это просто паразитарии. Дескать, зачем буду работать? Зарплату все равно выдадут. Хочешь — работай, не хочешь — не работай. Второе выбирают чаще. Здесь же, например, я вижу, что Ильгиз все меняет. Отношение к делу. Никто уже не спрашивает про выходной, мне неловко, все понедельники были со мной. Говорю актерам: «Ребята, как же личная жизнь?» — «Подождите, будет все. Давайте сейчас соберемся».
На Западе в основном частники. Дотируются, но они жалуются все равно. Я ставил в 2019 году в Бельгии — театр делает один человек. Когда надо, он приглашает. — «Сделай мне соло». — «Давай, сделаю». Звонят из Амстердама: «Ой, привези нам Ибрагимова, мы встретим». — «Нет, он мой. Все». Каждая минута — это деньги. Каждую минуту считает, ревнует к остальным.
— Можно в Казани взрослую публику приучить ходить в театр кукол?
— Мне кажется, схема проще простого: хорошие спектакли — хороший театр. Вот и все. Найдется хороший репертуар — будет и хороший театр. Я же работал в Абакане — там 170 тысяч населения. Четыре театра в городе, кто бы там в этот театр кукол ходил? Спрашиваю женщин: «Вы ходите в театр?» Они: «А мы что, похожи на дур?» А потом три появилось спектакля вечерних. То есть понятно, было что поделать, чтобы привести.
У меня завлит Сонечка Дурова была, внучка Льва Константиновича Дурова, поехала, сделала видео с ним, интервью. Спрашивает: «Лев Константинович, что для вас главное впечатление последних лет?» А он отвечает: «Театр „Сказка“ в Абакане». По новостям передали — на завтра у меня горячий телефон. Ходов много таких. А действительно, спектакли же были хорошие в репертуаре, поэтому никому не обманули. И люди критиков приглашали. Семь лет никого не было. Семь лет пусто-пусто. Никто не ходил. А на что ходить? Но появились хорошие спектакли — ходить стали все.
«Когда просил руки у матери моих детей, мне будущая теща сказала: «Через мой труп»
— Вы сегодня живете в Чехии.
— У моих детей есть бабушка. И там в Праге она. Мало того, что меня туда приглашают работать, так еще и бабушка детей моих. У меня была бабушка, но ее угнали в 1942-м немцы. Освободили американцы из концлагеря. И выбор был, куда пойти: пошла к америкосам. И прожила 97 лет. Я вот был на могиле у нее недавно. Бабушка для меня — это… Я завидовал тем, у кого была бабушка.
И у моих детей есть бабушка — молодая, прогрессивная. Я говорю: «Давайте, дети, чтобы бабушка была с вами». А работа есть всегда.
— Россия недавно объявила Чехию недружественной страной.
— Плевать я на это хотел. У меня другого слова, конечно, нет. Я думаю, что это из-за нашей вакцины, которую не признают. Вот и все. Мне кажется, в бизнес все уперлось.
Я не аполитичный. Нельзя быть аполитичным. Но эти вопросы все равно не решу. У меня есть свой язык.
— А вы не сталкивались в Чехии с какой-то излишней антироссийской риторикой?
— У них есть причина — 1968 год. Когда просил руки у матери моих детей, мне будущая теща сказала: «Через мой труп». А сестра ее вообще не спустилось ко мне.
— Ваша жена — чешка.
— Да. Ее сестра не спустилась. Пришел зять — руки не подал. Так, кивнул. Пришел посмотреть на чучмека. А теща говорит: «Через мой труп за русского». Я говорю: «Я не русский». Она: «Неважно».
Их шибануло сильно, они потеряли тогда все. Они же молодые были. Им не позволили учиться, не дали развиваться. Конечно же, жаба есть, душит их. Понемножку. Не знаю, новое поколение, мне кажется, уже будет по-другому смотреть.
И эти наши соотечественники далеко не лучше себя ведут там. Не учат язык, говорят: «Пусть наш учат». Я говорю: «Вот, у вас синдром старшего брата».
«Мои ровесники говорят все на родном языке»
— Кстати, у вас такая фамилия, можно заподозрить, что вы татарин.
— Пожалуйста, но я черкес. Мне все говорят: «Татарин!». Но черкесы — это ведь не тюрки. Мы абхазо-адыгская языковая группа, отдельная группа.
— Какие у нас еще есть знаменитые черкесы в культуре?
— Юрий Хатуевич Темирканов, Михаил Михайлович Шемякин. Есть наши. В диаспорах, так это вообще… Вот я был в Иордании, прилетел по работе туда, а мой друг встречает в аэропорту и говорит: «Иди, купи визу себе, и спускайся уже. А я тебе пришлю адрес, пограничникам его назовешь». Телефон у меня сдох. А я ехал в королевский культурный центр. Я говорю пограничнику: «Королевский культурный центр». Он мне говорит: «Инглиш?» Я говорю: «Черкес». И он мне на черкесском: «Иди». И я думаю, может, так со всеми надо, постоянно. Нет, оказывается не со всеми.
— Но вы не успели с ним поговорить?
— Нет, но я встретил в Иордании в Аммане на улице черкесов. Там улицы Шапсугская, Кабардинская. Они строили этот город… В Турции я ставил спектакль, у меня главная героиня — черкешенка тоже. Наших много.
— А происхождение, культура родная как-то влияет на вас, как на режиссера, на ваш почерк?
— Не знаю. С одной стороны, я человек мира, но у меня дети знают родной язык, я хочу, чтобы они знали. Ну, а как же? Культура древняя.
— Просто многие скажут: а зачем это, где подобное знание может пригодиться?
— Нет-нет, язык вполне живой. Мои ровесники говорят все на родном языке.
— Ваше нынешнее местожительство, как вы думаете, это последнее пристанище, больше не хочется никуда переезжать?
— Не знаю, вот как думать? Нам предлагали и там, и там, и там. Когда переехали в Чехию, попали в деревню, которая называется Добра вода у Чешских Будеевиц. А я сам родом из деревни, которая называется Старая вода (Псыж). И скажу вам, когда на самую высокую точку там войдешь, мы же под Альпами — это граница с Австрией, с моей крыши вид такой, как у меня в Псыже. Я когда в эту деревню попал, подумал: ну это невероятно просто, я хочу здесь жить. А через две недели одна знакомая говорит: «Слушайте, срочно продают дом. Хозяева развелись давно, живут вместе до ненависти, надо что-то с этим делать». Приехал, я торговался. Я торгуюсь обычно. Выторговал. Я живу в доме, где детям моим хорошо, чувствую себя дома.
«Я на этих рядах написал «Резерв. Акционерное общество с ограниченной ответственностью «Гламур»
— Много общались с Ильгизом Зайниевым здесь в Казани?
— Конечно.
— Что ему нужно сделать, как молодому худруку, который желает поменять лицо своего театра?
— Не бояться этого, не бояться менять. Понятно, что с людьми бережно нужно. Мы все люди. А когда речь идет о театре… У нас, например, в Черкеске есть театр. Когда я вернулся, позвонил мне кузен: «Спасай театр, надо что-нибудь новое». Приезжаю, а там сидят старики, которые и при мне были стариками. Мы же народ долгожителей, если не пуля, мы живем долго. И их племянники, их внуки сегодня в театре. Необразованные, но органичные в природе своей. Я посмотрел на это, говорю: «Артур». А кузен: «У нас культура другая, у нас нет домов для престарелых, у нас никогда в голову не придет на пенсию отправить человека, в театре тем более». Им по 85 лет, они приходят, что-нибудь делают там, беседу беседуют. Они говорят: «О! Наконец-то мы с тобой поработаем». Они меня помнят маленьким мальчиком. Я говорю: «Слушайте, миленькие, как же поработаем, мне же надо, чтобы сальто крутили. Фатима Кишмахова, 75 лет, пойдемте со мной в гримерку». И она садиться на продольный шпагат. Она йогой занималась. Не подведет. (Смеется.)
— В питерском БДТ идет ваш спектакль по Янушу Корчаку «Когда я снова стану маленьким».
— Он чемпион.
— Билетов не купить никогда. Я пытался пару раз, нет билетов.
— Я вам могу устроить. Мне звонят, я в Праге, говорят: «Сделай, пожалуйста». Я люблю этот спектакль. Андрей Могучий (художественный руководитель БДТ — прим. ред.) меня приводил довольно часто там на какие-то мероприятия.
— Вы сегодня предпочитаете работать и как режиссер, и как драматург.
— Но я и Чехова ставил, и Пушкина, и Шекспира.
— «Дядю Ваню» или «Вишневый сад» можно сделать в куклах?
— Можно. Все можно в куклах. Бережно только.
Я же долгожитель. Все впереди. Это вообще моя идея была, чтобы театр кукол взял Чехова на себя. Откликнулся Вова Бирюков, сделал в Костроме «Медведя» — «Золотая маска», пожалуйста. Леша Смирнов «Человека в футляре» сделал. Негусто. Я и сам попал под раздачу в театре Образцова, делал там чеховскую «Свадебку».
Приехал туда и говорю: «Вот у меня идея такая: едут три сестры: Маша, Ира и Оля. Маленькие такие на дрезине». Всем было радостно, кроме директора тогдашнего. Он говорит: «Нет, это бред. На какой дрезине? Куда едут? Нам нужен водевиль». Хорошо, водевиль так водевиль. Кто платит, тот и заказывает музыку. Пожалуйста, будет вам водевиль. Ну, водевиль получился про них. Ко мне пришла Эля из службы зрителей и говорит: «Только никому: не разрешают пять первых рядов продавать».
— Почему?
— Чтобы люди не сказали: «Что это?» А там между пятым и шестым рядами был еще проход. Я на этих рядах написал «Резерв. Акционерное общество с ограниченной ответственностью «Гламур». И все, третий звонок. Гаснет свет и вдруг выходит женщина с двумя охранниками. Таня Сергеева. Я ее сам нарядил как надо. И садится туда, где все видят ее. Таня начинает работать. У нее вдруг телефон поет гимн России. Сделал красивую историю…
«Это я учитываю, процент тех, кому не понравится»
— В одном интервью вы сказали, что зритель в театре кукол — это всегда мечтатель. Причем он может мечтать, как о чем-то высоком, так может мечтать и о Bentley.
— Ну, от самого высокого, до самого… Bentley — для кого-то это тоже высокая точка.
— Но всегда мечтатель?
— Да. Люди же разные все, и, слава богу. Представьте себе, одинаковые все были бы, как в Северной Корее. Надо плакать, когда умер шеф — не плачешь, значит, не любишь. Все, расстрел. Страшно. Но у нас пожалуйста: кому-то понравится, кому-то не понравится. Это я учитываю, процент тех, кому не понравится. Кто-то скажет: «Это я уже видел у него». Ну и что, это ты видел у меня, чувак. Я знаю, критики говорят: «А вот вы переносите спектакли». Да, я переношу. Это мой такой почерк. Потому что я не снимаю кино. Когда бы я снимал кино, я бы его снимал раз и навсегда. А здесь у меня есть шанс эту историю улучшить в другом месте.
