Профессия подонки. Очерки о работе украинской карательной системы. Этап
Давно прошли те времена, когда по России тянулись длинные вереницы заключенных-кандальников. Шли эти люди по этапу в Сибирь с короткими остановками. Шли пешком, а по сторонам их сопровождал конвой – вооруженные солдаты, бывшие крестьяне. Все они по-разному относились к заключенным. На одних лицах можно было увидеть сочувствие, на других – злобу. Но хуже всего было безразличие.
Заключенные, одетые в арестантские робы из мешковины и в такие же, из мешковины, шапочки, похожие на узбекские тюбетейки, бесконечно долго брели, топча ногами, обутыми в крестьянские лапти с обмотками, мокрый снег или поднимая облака едкой пыли, которая медленно оседала на лица и одежду, смешивалась с потом, превращалась в грязь…
В деревнях, в мелких уездных городах их встречали другие люди – свободные. Крестьяне, рабочие, ремесленники. Они не испытывали страха и отвращения к осужденным. В глазах этих простых тружеников были лишь жалость и сочувствие. Очень часто женщины-крестьянки, не обращая внимания на суровый конвой, подходили к кандальникам и молча совали им в руки хлеб, овощи, куски сала, другую нехитрую крестьянскую снедь. Заключенные брали все это и только глазами могли поблагодарить – разговаривать было запрещено.
Иногда конвой, будто вспомнив о своем окаянном долге, отгонял женщин от колонны кандальников. Делалось это без злобы, для порядка. Женщины отходили, одни – потупив взор, другие – гневно оглядываясь на солдат. У каждой свой характер. Но они отходили, чтобы почти сразу же подойти вновь. Доброту, сочувствие, милосердие не остановят ни штыки, ни пули…
В ХХ веке все изменилось. Население страны увеличилось, а с ним увеличилось и количество заключенных. Премьер-министр Столыпин решил, что возить заключенных через всю империю предпочтительнее в вагонах – так быстрее и больше можно людей перевезти.
С приходом научно-технической революции изменилась жизнь всей планеты. Конечно, технические новинки не могли обойти стороной и пенитенциарную систему. Заключенных начали возить в спецвагонах без окон, обшитых стальными листами и оборудованных зарешеченными купе с железными лавками.
Канули в Лету вереницы кандальников, тянувшихся по дорогам. Этот способ этапирования назвали негуманным, бесчеловечным. И вместе с ним в Лету кануло милосердие, сострадание и традиция помощи заключенным, бытовавшая среди простонародья…
Сейчас перевозка заключенных по стране считается цивилизованной. Но мне кажется, что на самом деле власти просто стыдятся нас, стесняются открыто признать наше существование. Поэтому и делают вид, будто нас вовсе не существует. Прячут зеков за матовыми стеклами «столыпинских вагонов», за многочисленными слоями решетки, за глухими, обшитыми дополнительными листами стали, стенками. К вагону никого не допускают, а на конечных остановках отцепленный от состава «столыпин» загоняют в самый глухой тупик железнодорожного узла, подальше от людских глаз.
Но этап начинается не с купе. Сначала в тюрьме или в колонии вас выводят с вещами в накопительный бокс или обысковую комнату. Во всех пенитенциарных заведениях эти помещения похожи друг на друга – грязные, полуразрушенные, с постоянным полумраком, вонью давно не мытой «параши», без окон или с бывшим окном, наглухо заделанным кирпичами или «баяном». Воздуха нет. Сырость. Из крана капает вода. Часто в этих помещениях нет и скамеек и люди вынуждены стоять или сидеть на своих сумках. В этих условиях арестанты находятся по 2-3 часа.
Смена местопребывания – это всегда стресс. Люди, вырванные из уже привычной среды, даже на свободе испытывают беспокойство. А в тюрьме это ощущение гипертрофировано.
Заключенные, нервничая, курят. От этого в боксике кислорода становится еще меньше. Через короткое время, даже зимой, по стенам помещения начинает струиться влага от человеческих испарений. Летом, в жару, влага стекает и с самих заключенных. Зеки вытираются носовыми платками и полотенцами, которые очень быстро превращаются в отвратительные, зловонные мокрые тряпки. На бетонном полу образуются лужицы. Они тоже испаряются…
После нескольких часов пребывания в подобных условиях, заключенные приходят в состояние физического утомления и полного душевного опустошения. Каждый из них прекрасно понимает, что такое обращение даже с преступниками нельзя назвать человеческим. Так может содержаться лишь скот, предназначенный на убой. Ибо в этом случае за скотом уже не надо ухаживать, заботиться… Все равно зарежут!
Но это только начало этапа. Дальше – обыск. Обыскивают заключенных и их вещи солдаты конвоя. Молодые, не видевшие в своей жизни еще ничего, часто откровенно тупые, перепуганные службой, уставом, суровыми инструкциями, дедовщиной… Сейчас им предоставлена возможность сорвать свою злобу на тех, кто стоит еще ниже на социальной лестнице, на заключенных. Иногда солдаты откровенно боятся зеков, ведь в их представлении это злобные, жестокие преступники. Зачастую именно страх заставляет этих юнцов издеваться над арестантами. Точнее, стремление заглушить свой страх.
В обысковой все вещи высыпаются из сумок на стол. Солдаты проинструктированы, что где искать. Они скрупулезно просматривают все. Прощупывают каждый шов одежды, от трусов до зимней куртки и шапки. Подозрительные на их взгляд швы разрывают. Заглядывают в каждую пачку сигарет, в каждый коробок спичек, перелистывают каждый лист приговора или обвинительного заключения. Просматривают каждую пачку макарон, чая, гречки.
Они забирают все, что может, по их разумению, нести опасность. Забирают щипчики для подстригания ногтей, ими, оказывается, можно ударить солдата в глаз. Любые протесты бесполезны. Хотя ведь в глаз можно ударить и пальцем, и шариковой ручкой… Но солдаты возражений не слушают. Дело в том, что, помимо вопросов безопасности конвоя, ими движет банальный корыстный интерес. Часто конфискованные «опасные» вещи уходят в личное пользование солдата.
Можно возмутиться. Тогда все изъятые вещи аккуратно складываются в подписанный кулечек, но отношение к вам со стороны щенков, одетых в солдатскую форму, становится хуже прежнего. Они еще боле ожесточенно терзают ваше имущество. Они уже ничего не ищут, просто пытаются унизить вас и нанести вам материальный ущерб.
Если у заключенного тяжелая уголовная статья, такая, как бандитизм или разбой, процедура обыска неизбежна. Неизбежна она и в том случае, если у зека на арестантском деле начертана красная полоса, означающая «склонность к побегу или нападению на конвой». Такого арестанта солдаты обыскивают долго, но с перепуганными лицами. Если же арестант обычный, так сказать, «законопослушный», то обыска можно избежать, сунув жадному солдату пачку сигарет или кусок мыла.
Но жадность и трусость не имеют границ! Часто солдатики хотят совместить приятное с полезным – и обыск провести, украв что-нибудь, и пачку сигарет взять как бы в пользу будущего хорошего отношения.
Привыкнуть к тому, что каждый день топчут твое достоинство, нельзя. Бороться – сложно. Заключенные психуют, огрызаются, вырывают из воровских рук свои вещи. Теперь уж хорошего отношения точно не жди! Конвойные щенки начинают в ответ показывать зубы, кричать, поторапливать, угрожать зекам физической расправой. Бывали случаи, когда они от слов переходили к делу. Конвой всегда прав!
Поездка из тюрьмы на вокзал тоже мучение. Экономия казенного бензина приводит к тому, что количество «воронков» сведено до минимума, а количество арестантов, запиханных в эти душегубки, доведено до максимума. Дело усугубляется наличием вещей этапников. У каждого зека имеется по меньшей мере одна сумка, иногда две. Сумки, баулы, пакеты лежат в «воронке» буквально вперемешку с людьми – на руках, на спинах, на груди…
Летом все это пережить особенно трудно. «Воронки» превращаются в духовки, А для некоторых заключенных становятся гробами. Я видел своими глазами, как люди в «воронках» теряли сознание и их волоком тянули к решетчатой двери, туда, где хоть чуть-чуть больше воздуха. Ощущение в летнем «воронке» такое же, как в сауне. Пот катится с человека градом, нет смысла даже вытираться. Вся одежда становится насквозь мокрой. Люди глотают валидол.
Конвой видит мучения арестантов. И часто специально продлевает их, останавливая машину на солнцепеке. Сами конвоиры прячутся при этом в тень. Эта пытка может длиться часами.
Выгрузка арестантов в вагон тоже очень опасная процедура. Конструкция «воронка» такова, что при выходе, если не пригибаться, можно разбить голову о стальной косяк двери. Пятна крови на полу автозака возле двери свидетельствуют, что здесь это происходит часто.
Купе «столыпина» даже чуть меньше, чем купе обыкновенного вагона. Но в отличие от вагонов, в которых путешествуют свободные люди, здесь в каждое купе набивают человек по двенадцать. Иногда больше. Стены, лавки, полки обиты железом и окрашены в мрачный серый цвет. Дверь и стена, обращенная в коридор, изготовлены из мелкой решетки, чтобы нельзя было просунуть руку. На противоположной от купе стене вагона мутное окно, тоже зарешеченное.
С первого взгляда понимаешь, что вся эта конструкция создана для издевательства над человеком. Здесь не так мучительно, как в «воронке», но условия нормальными назвать нельзя. Теснота, духота и пыль – вот спутники людей, путешествующих в «столыпине». Спать можно только в порядке очереди. Одни спят, другие сидят, прижавшись плечами друг к другу на влажных от пота лавках. Зимой эти лавки ледяные. Все, как нарочно, сделано так, чтобы заключенные почаще заболевали. А может, действительно, нарочно?.. Чем больше их в дороге умрет, тем лучше для буржуазного государства!.. Нет человека, нет проблемы.
«Столыпин» всего лишь неодушевленный предмет, вагон. Он таков, каким его сделало человеческое зло. И этот вагон служит для причинения физических и моральных страданий людям. Как бесплатное приложение к нему – конвой.
Заключенные, по прихоти солдат, уже в «столыпине» могут быть подвергнуты новому обыску. Интересы безопасности этого не требуют, ведь всех только что обыскали. Просто солдаты используют еще одну возможность украсть все, что попадет под руку – мыло, сигареты, носки. Если пытаешься пресечь разграбления, иногда начинают клянчить, а иногда звереют. И тогда всю поездку могут превратить в ад. Даже в туалет сходить по нужде будет невозможно, надо часами упрашивать замначальника конвоя, старослужащего сержанта, чтобы позволил выйти по естественной надобности.
Конвой глумится. Зимой, в холод, когда чаще, чем обычно, возникает подобная нужда, в туалет все равно выводят только раз в четыре часа. Это тоже пытка и унижение человеческого достоинства, низводящая людей до уровня животных. Арестанты кричат, ругаются, по вагону летает мат, а солдат-караульный прогуливается как ни в чем не бывало вдоль купе-камер, нацепив на лицо маску безразличия.
Но выход есть! Мужчины справляют нужду в полиэтиленовые бутылки, банки… Было и такое, что один полусумасшедший дед справил нужду прямо в собственную сумку. А иногда заключенные, в знак протеста, пускают струю из купе на пол коридора, под ноги конвойному. После этого прибегает начальник караула, прапорщик, ругается и выводит зеков в туалет, как жест доброй воли. Но это очень скользкое «добро». В туалете, по одному, заключенных легче избить. Солдаты, воспитанные доморощенной украинской системой и заморскими боевиками, только и могут впятером лупить одного! Только на это хватает им храбрости и мужества.
Летом применяется еще одно издевательство – солдаты не дают воду. Что это значит в жару, можно представить. А с недавних пор добавилось к этой гирлянде пыток новое звено – конвой запрещает курить. Почему? Ведь купе даже оборудовано пепельницами. Солдаты говорят, что курить можно в туалете. Но туда выводят раз в четыре часа, как уже было сказано. Что значит ни разу не затянуться в течение четырех часов, поймет любой курильщик со стажем! А курит в наше время большинство взрослых мужчин.
В чем причина жестокости молодых пацанов-солдатиков? Не исключено, что дома, возле своих мам, они были совсем другими, ласковыми, отзывчивыми юношами… Государство превратило их в палачей. Я был свидетелем, как прапорщик, начальник конвоя, инструктировал молодого солдата. Говорил, плохо скрывая усмешку, что все заключенные – это жестокие преступники, коим терять нечего, а потому любой зек с легкостью пойдет на убийство солдата и т.д. Прапорщик смеялся, но я видел, как в глазах солдатика медленно зарождался страх, который затем превращался в ужас… и в ненависть. Нет ничего опаснее, чем ненависть перепуганного человека. Да еще облеченного хоть небольшой властью!
Но все эти издевательства над арестантами при этапировании не так уже бессмысленны. Нет! И боксики-накопители, и душегубки-«воронки», и архаичный «столыпин» – все служит вполне определенной цели, максимально ослабить заключенного физически и морально, низвести до состояния животного, вытравить из него все человеческое. И, главное, сломить волю к сопротивлению! Пусть привыкнет молча терпеть хамство, побои и ментовский грабеж. Пусть придет к мысли, что иначе и быть не может!
Этап – это не только катание в «столыпине», но и пересыльные тюрьмы, в которых транзитные заключенные, выпрыгнув из «воронка» у привратки, не успевают прикоснуться к земле, как уже попадают под дубинки местных тюремщиков. Тюремщики заставляют ослабевших в поездке арестантов идти гуськом, держа над головой сумки с вещами. Иногда беспричинно заставляют лечь на землю, лицом вниз. А еще заключенных в транзитных тюрьмах травят собаками, пропускают через бесчисленные унизительные шмоны… Селят в транзитные камеры с клопами, вшами, черными от сырости и плесени стенами… В камеры, где из унитаза периодически вылезают крысы…
Заключенные на этапе совершенно беззащитны. Заявления и жалобы администрация пересыльных тюрем у них не принимает, – как будто этих людей и вовсе нет.
Особо отвратительные, чудовищные сцены разыгрываются на вокзалах, которые не приспособлены для того, чтобы автозак мог подъехать вплотную к «столыпину». Тогда заключенных ведут прямо через перрон, а порой и через здание вокзала.
– Сесть! Вещи над головой! – истерично орут солдаты конвоя, стараясь перекричать такой же истеричный лай караульных псов. Вокзальная публика испуганно шарахается.
– По сторонам не смотреть! Не разговаривать! Рожи в пол! – орут солдаты и тычут в заключенных стволами заряженных автоматов.
В отличие от этапов 150-летней давности, к осужденным сейчас никто не подходит, хлеба не дают, слова поддержки не говорят. Самим бы целыми остаться! Опасность для гражданских вполне реальна: злые, трусливые солдаты, не ведающие слов «ответственность перед обществом», могут и в безоружный народ пальнуть. А что? У них же инструкция!
А осужденным, действительно, лучше по сторонам не смотреть. И уж, ни в коем случае, не разговаривать с публикой. Сразу стрелять конвой, может, и не будет, но избить резиновыми палками, это обязательно! Еще могут уложить на бетонный пол вокзала и долго продержать в таком положении…
«В Хмельницком нас продержали вприсядку на перроне более получаса, – рассказывал мне один знакомый. – Это ощущение незабываемое! Контраст потрясающий! Рядом – жизнь, движение, яркие витрины магазинов и баров, вольные, нарядно одетые люди… И все останавливаются, чтобы выпученными от удивления глазами посмотреть на это жуткое цирковое представление. Стыд, горечь, ненависть к конвою – все перемешалось в душе! Никто к нам не подходил. Конвой вел себя так, чтобы обыватели сразу поняли – нас надо бояться! Тонкий психологический трюк. Потом нас вывели на железнодорожные пути.
– Сесть на рельсы! Голова между колен!–конвой четко следовал своим инструкциям. Хотя я не уверен, что в инструкциях оговаривается сидение зеков на рельсах. Скорее всего это была импровизация. На рельсах мы просидели еще час».
Вот еще одно умышленное унижение, причем, совершенное принародно. Надо обязательно показать зевакам, что эти люди преступники! И конвой старается, показывает. Крики, лай собак, озверелые физиономии солдат, перепуганные пассажиры и серые от усталости и душевной муки заключенные, бредущие вприсядку, гусиным шагом, один за другим, держа сумки над головой… Каторжане ХIХ века не позавидовали бы!
И опять задаю вопрос, в чем причина такого обращения, пусть даже и с преступниками, но все же с людьми, имеющими по закону свои права? Существует ошибочное мнение о некоей врожденной агрессивности и жестокости тюремщиков. Но тюремщиками не рождаются. Врожденные свойства человека, конечно же, имеют значение, но не это главное.
Этап – особое состояние заключенного. Это путь в места лишения свободы. Все, что заключенный узнал в СИЗО и в ИВС о способах сопротивления системе, должно, как шелуха, облететь.
Пенитенциарная система использует этап для психологического изменения заключенного, унижения его человеческого достоинства, физического измождения, подавления воли к любому сопротивлению администрации. Заключенный должен вступить в новый мир, мир лишения свободы уже в другом качестве. Теперь он не обвиняемый, не подсудимый, а осужденный.
