Профессия подонки. Очерки о работе украинской карательной системы. Места лишения свободы
Материал предоставлен редакции автором. Предыдущая часть. Начало
Многие заключенные считают, что после вступления приговора в законную силу они теряют все гражданские права. Мол, в СИЗО наша вина была еще не доказана, а после суда – всё!
Это ошибочное и очень вредное мнение, хотя, действительно, юридический статус человека после приговора меняется. Но это никак не отражается на правах осужденных. Все права человека за осужденным сохраняются. Так записано в Конституции. Но тюремщиками умышленно культивируется легенда, что человек в колонии – это уже не человек. Он, будто бы, не имеет права ни на личные вещи, ни на личное мнение, ни на здоровье. Жизнь его всецело в руках тюремной администрации! И администрация действует соответственно, абсолютно уверенная в своей безнаказанности.
А в Киеве, в Главном департаменте по исполнению наказаний, сидят полуграмотные генералы, которые уже давно не видели заключенных живьем. И пишут они инструкции, правила внутреннего распорядка, идущие вразрез с Конституцией и с Европейской конвенцией по защите прав человека.
2003 год. Маленький городок в Черновицкой области, расположенный почти на границе с Молдавией, в живописном месте, окружённый со всех сторон пышными яблоневыми садами, оставшимися в наследство нам, разворованной Украине, от СССР. Чистый, хрустальный воздух. Кажется, его можно пить. Чувствуется близость Карпат и Кодр. Это Сокиряны.
Слухи об ужасах приема в колонию распространялись среди зеков еще в «столыпине». Люди рассказывали друг другу всё, что знали и слышали об этом. И все реагировали на услышанное по-разному. Одни начинали истерически веселиться, пытаясь спрятать свой страх перед близким будущим, другие угрюмо молчали, обдумывая, как себя вести… Полностью сохранивших хладнокровие не было. Каждый в душе переживал тягостное ожидание.
После «столыпина» – почти часовая поездка в «воронке» по ночной Буковине. Зеки пытаются выглянуть в скудное, зарешёченное окошко спецмашины, но ничего не видно. Тьма. Поле. Это только усиливает нервное напряжение, охватившее всех.
Яркий свет прожекторов, лязг открываемых стальных ворот, вышка, под которой, как облака, клубы колючей проволоки. На вышке «вертухай».
– Сколько? – кричит он.
– Тридцать! – лаконично отвечает ему старший конвоя.
Долгая езда по территории колонии. Судя по времени поездки, территория огромная. Наконец, останавливаемся.
Момент выхода из «воронка» и перехода через порог любого пенитенциарного учреждения – пугающий момент. Впереди неизвестность. Впрочем, в Сокирянах в 2003 году эта неизвестность быстро становилась мрачной, откровенно жестокой действительностью.
Люди, выпрыгивавшие из «воронка», сразу попадали под град ударов войскового наряда, наряженного, как чучела, в маски и шлемы, похожие на сварочные очки. Били с остервенением, со всего размаха. В тусклом свете фонарей только и мелькали блестящие черные молнии ментовских палок. Все это сопровождалось воплями: «Бегом! Быстро!». В этой ситуации лучше – бежать, меньше достанется ударов. Бегут все. Стараются прикрыться тяжелыми сумками с вещами. Еще совсем недавно эти сумки казались неподъёмными. Теперь же их, как пушинки, закидывают за спины, прикрывают ими голову, почки.
Побои, вопли, темнота превращают людей в обезумевшую от ужаса толпу, стадо затравленных животных. Тут невозможно ошибиться, куда бежать: от «воронка» до дверей темного серого здания выстроен живой коридор из тюремщиков. Ни свернуть в сторону, ни вернуться назад! Сзади тоже бегут…
Мрачный боксик. Они одинаковы во всех тюрьмах. Всех сбивают в этот загон для людей. Последующий обыск выглядит так:
Помещение с огромным столом в центре. Он занимает почти всё пространство этого боксика. Заключенные жмутся к стенам. Они почти лишены возможности двигаться. Сумки с вещами ставят на стол. Ржущие, придурочного вида тюремщики стоят на столе, пританцовывая в ожидании добычи. Одеты они очень пёстро: от вполне гражданских дубленок до замусоленных, затрапезных камуфляжей. Продолжая отпускать какие-то глупые шутки, гогоча, с чувством собственного превосходства, тюремщики высыпают все вещи прямо на стол.
Начинается вакханалия. Это похоже уже не на обыск, а на обычный грабёж, прикрытый инструкцией внутреннего распорядка колонии. Забирается всё: любые вещи, на которых есть хоть одна светлая полоска. Постельное белье, если оно не идеально белое, и на нем есть хоть один нарисованный цветочек или листик. Забираются все свитера, подушки, одеяла.
Тюремщики глумятся. Они, не стесняясь, разглядывают обувь заключенных, приставляя к ней свои ноги, давая недвусмысленно понять, кто будет следующий хозяин ваших ботинок. Так же забираются и все куртки.
Командовал всей этой вакханалией в то время майор Урсатий. Ходили слухи, что или у него, или у его жены в городе есть магазин «секондхенд», и всё, изъятое у осужденных, уходит прямиком на полки этого магазина. Достоверно сказать нельзя, но, увидев сцену отъёма вещей у осужденных, можно придти к выводу, что магазин существует. Но Урсатий, как видно, делился и с подчиненными: некоторые свои вещи осужденные узнавали потом на работниках колонии. Сознание своей безнаказанности и вседозволенности позволяло им, не стесняясь, ходить в чужих сапогах и куртках.
Осужденным оставляли после обыска только то, что позволяла инструкция: две пары трусов, две пары носков, две футболки, один спортивный костюм, носовые платки, принадлежности личной гигиены и ещё кое-что по мелочи.
Не знаю, куда уводили осужденных, которые прибыли для отбытия наказания в колонии. У них тоже был какой-то транзит барачного типа. Не знаю, что им давали взамен отобранного, но в первую ночь им не дали ни матрасов, ни одеял. Счастье, если ты приехал в Сокиряны летом, а не зимой!
Перед тем, как увести осужденных в карантинный барак, им подсовывается на подпись прелюбопытная бумага. В ней три или четыре пункта. За каждый надо расписаться. Пункты обычные: предупреждение о том, что возможно наказание за нарушение режима содержания, наказание за плохое отношение к работе, к казенному имуществу… Ничего особенного. Интерес представляет лишь последний пункт. Он гласит, что вы не возражаете, чтобы ваши гражданские вещи были преданы сожжению.
Пункты этого документа расположены таким образом, что последний пункт осужденный, как правило, не читает. Упор делается на первый пункт о режиме содержания. А потом офицер говорит, что дальше ерунда, не заслуживающая внимания, чистая формальность. Осужденный, после побоев, полученных в первую же минуту пребывания в колонии, и обыска, похожего на грабёж, потрясён и не может внимательно изучить текст документа. Сказывается и усталость после этапа, да и время позднее…
С точки зрения психологии всё рассчитано верно. К тому времени, как приходит время подписывать, что «не возражаете», вы уже ни о чём не думаете, кроме того, чтобы вас оставили в покое и дали поспать. Самое заветное желание – закрыть глаза и не видеть работников колонии! В такой момент человек может подписать что угодно, хоть просьбу о собственном расстреле.
В других колониях, как мне потом стало известно, этот психологический трюк используется иначе. То-есть ещё более безнравственно. Уставшие, избитые, морально растоптанные люди, не читая, подписывают согласие на сотрудничество с администрацией, обязательство добросовестно относиться к труду, отход от воровских традиций (что, в условиях ИТК, равносильно согласию сотрудничать с администрацией). Человек с первых минут нахождения в колонии попадает в ловко расставленные сети. Потом сеть умело затягивается…
Можно, конечно, и отказаться что-либо подписывать. Но многие уже сломлены морально, другие не в состоянии читать и адекватно воспринимать прочитанное. Лишь единицы отдают себе отчёт в том, что именно происходит, и отказываются подписывать любые бумаги. Тогда на них оформляется рапорт. Формулировка стандартная: «отказ от выполнения законных требований администрации». И сразу следует наказание – до 15 суток карцера. Человека необходимо привести к покорности любым способом!
В карцере осужденного могут и избить. Кидают в это холодное, с вшами и клопами помещение, без верхней одежды. Обещают дать позже робу. Но почти всегда это остается лишь обещанием.
В Сокирянах тех, кто прибыл для отбытия наказания в тюрьму, нельзя испугать карцером. Даже если всё подписано, даже если осужденный ничего не нарушил, если выполнил всё, в т.ч. и незаконные требования администрации, – его всё равно помещают в карцер. Только здесь это называется – карантин для осужденных с самым строгим режимом содержания.
Люди в камеру, после обыска, заходят порой в одних трусах. Вся одежда, уцелевшая от алчных рук сотрудников, проводивших обыск, остаётся в коридоре – теперь уже по прихоти «вертухаев» карцера. Нередко приходится первую ночь спать на голых досках нар, в одной черной рубашке, которую вам благосклонно оставили, и в одних черных трусах (все другие цвета изъяли, как «неположенные»). Под голову вместо подушки можно положить рулон туалетной бумаги. Ни одеял, ни матрасов – даже если на улице мороз…
Отопления в камерах нет. Изо рта от дыхания идет пар. Камера таких размеров, что нет возможности сделать и трех шагов. Через три дня вам могут выдать робу, ботинки, шапку и… шинель. Если все это вам придется не по размеру – ваши проблемы! Так одному из вновь прибывших осужденных, у которого был 56-й размер, выдали старую шинель 46-го размера, шапку, которая была бы впору дошкольнику, и ботинки, которые этот человек просто не мог надеть. Такого издевательства не было даже и в СИЗО!
Розетка в этом помещении не предусмотрена. Кипяток надо унизительно долго просить у прапорщиков-контролёров. Они не отказывают, приносят, но не кипяток, а так… тепленькую водичку. В ней и чай заварить невозможно. Баланда очень скудная.
И так – в течение десяти дней. В холоде, постоянно дрожа всем телом, впроголодь. Два раза в день в камеру заходят представители администрации. Надо встать и что-то там доложить. Если не сделаешь этого, могут написать рапорт по известной уже формулировке. Холод, голод, постоянный моральный и физический пресс администрации – так у заключенных проходит карантин.
На воле многие думают, что карантин – это срок, за который можно определить, не болен ли осужденный, чтобы сразу начать его лечить и оградить от заражения остальных «жителей» колонии. Так знайте – это враньё! За десять дней вы не дождетесь ни одного посещения врача, ни одного вызова в медчасть. Никакого медосвидетельствования. Карантин в украинских тюрьмах и лагерях давно уже приобрел совсем другую функцию – карательную.
«Карантин» – чтобы человек понял, что он уже не человек. Что сопротивляться бесполезно – уже никто не поможет. Осужденный в карантине должен смириться с тем, что администрация колонии – это небожители, которые могут с ним сотворить всё, что угодно. А могут и пощадить – но для этого осужденный должен быть послушным, молчать и спрятать свое человеческое достоинство до лучших времен.
«Карантин» – это холод или жара, смотря по сезону, но всегда – унижение, голод, побои; всё, как говорится, в одном флаконе.
Продолжение следует…
