Советник Представителя МИД РФ Амирхан Магомеддадаев рассказал о политизации ислама в Дагестане
Республика Дагестан занимает особое место в исследованиях проблем распространения радикальных исламских движений на Северном Кавказе. Именно на территории Дагестана в августе 1999 года произошла первая и, будем надеяться, единственная в современной истории России попытка вооруженного мятежа с целью свержения действующей власти и изменения конституционного строя под лозунгами джихада (события в соседней Чеченской республике в то время развивались в русле сепаратизма).
Эта акция, несмотря на полный провал, оказала огромное политическое и психологическое влияние на ситуацию в регионе. И хотя, большинство экспертов и СМИ обсуждает сегодня проблему всего в контексте чеченского конфликта, - именно Дагестан по-прежнему остается, на мой взгляд, наиболее точным барометром, показывающим реальную степень «давления» радикального исламизма.
Дагестан не случайно стал плацдармом для распространения ислама на Северном Кавказе – именно здесь к началу XX в. исторически сложилась наиболее глубокая традиция религиозной науки и образования, появилось самая многочисленная прослойка религиозных деятелей, а также наиболее сильные и устойчивые организационные структуры неофициального «народного» ислама в виде тарикатов – суфийских братств (орденов), возглавляемых наставниками-шейхами. Все это позволило дагестанскому исламу (или исламу в Дагестане) выстоять, хотя и с большими потерями, в условиях жестоких антирелигиозных репрессий и ограничений советского периода.
Начало либерализации общественно-политической жизни СССР при М. Горбачеве создало условия для дагестанского исламского «возрождения». По данным Комитета по делам религий Правительства РД (по состоянию на 2003 г.) с конца 1980-х гг. и особенно после крушения власти КПСС в 1991 г. в республике активно пошел процесс регистрации местных джамаатов (религиозных общин); строительство и восстановление мечетей, количество которых к 2003 г. достигло 1679; создания исламских учебных заведений, в том числе 16 высших, 141 медресе и 324 мактабов (школ при мечетях); выпуска религиозной литературы. Кроме того, мусульмане получили возможность свободно поддерживать связи с единоверцами в других странах, совершать хадж в Мекку и получать религиозное образование за рубежом. В республике начали действовать различные религиозные общественные организации, движения и партии.
Организационное оформление радикального исламского движения произошло не сразу. Сначала оно представляло собой разрозненные, состоящие в основном из молодежи джамааты, которые ориентировались на выходца из горного аварского селения Сантлада (Цумадинского р-на РД) Багавудина (Багауддина) Кебедова. Он отличался непримиримым отношением к официальному духовенству, жестко критикуя его за сотрудничество с властями и отход от «истинных норм» ислама. Богословской основой идеологии Багауддина был салафизм – идея очищения ислама от недозволенных новшеств (бидʻа) и восстановления религии «праведных предков», т.е. мусульман первых поколений (салаф). Эта доктрина, проявления которой прослеживаются на протяжении всей истории ислама, исторически наиболее полное практическое воплощение нашла в Саудовской Аравии, где она фактически является господствующей.
Духовным отцом основателем саудовского салафизма был богослов XVIII в. Мухаммад ибн Абдаль-Ваххаб, из-за чего весь современный салафизм часто называют ваххабизмом. Главным противником и объектом критики салафизма всегда был суфизм с присущим ему культом святых и «чрезмерным» почитанием пророка Мухмаммада и шейхов-наставников, в чем салафиты видели опаснейшее нарушение главного принципа ислама – единобожия (тавхид). Резкое неприятие салафитов вызывали и многие элементы обрядовой практики суфиев.
В Дагестане в адрес суфиев добавились обвинения в запрещенной шариатом ростовщичестве и связях с мафиозными структурами. Багауддин, получивший традиционное образование у местных дагестанских ученых-алимов, познакомился с салафизмом в основном через литературу и редкие контакты с обучавшимися в СССР арабскими студентами. Он стал приверженцем наиболее жестокого варианта салафизма, делая акцент на особенно провокационном и конфликтном акпекте этой доктрины – такфире (обвинении в неверии) и широко используя его против тех мусульман, которые не соответствовали строгим салафитским критериям «истинной веры», особенно сторонников суфизма.
Другим базовым элементом идеологии Багауддина было неприятие какого-либо взаимодействия, за исключением самого необходимого, с государственными структурами, которые он рассматривал как кафирские («безбожные»). Известно, например, что Багауддин даже отказался подавать в суд на газету, допустившую оскорбительные выпады в адрес «ваххабитов», сославшись на недопустимость для мусульман обращаться к суду «неверных». И хотя в начале 90-х годов он еще не выступал с проповедью вооруженного джихада против существующей власти с целью установления исламского порядка, его радикальные взгляды способствовали превращению джамаатов его сторонников в фанатично настроенные, обособленные от остального общества и враждебные ему группы. Их открытое столкновение с этим обществом было лишь вопросом времени с соответствующих условий.
После создания в августе 1990 г. Исламской партии возрождения (ИПВ), объединившей основные исламские движения и организации на территории СССР, Багауддин и его брат Аббас Кебедовы стали руководителями дагестанского отделения этой организации. Лидером же ИПВ был избран известный дагестанский религиозный деятель Ахмад-кади Ахтаев, также придерживавшийся салафитских убеждений, но в более мягком варианте: он выступал, в частности, за диалог с суфиями, за объединение мусульман и их активное участие в общественно-политической жизни России, а в 1992 г. А. Ахтаев даже избирался депутатом Верховного Совета Дагестана.
Между тем, разногласия между сторонниками А. Ахтаева и Б. Кебедова настолько обострились, что в августе 1992 г. ИПВ объявила о самороспуске. «После этого Ахмад-кади Ахтаев создал культурно-просветительскую организацию «Аль-Исламийя» (которую он возглавлял до своей неожиданной смерти в марте 1998 г.), а Багауддин стал лидером радикального крыла дагестанских салафитов, позднее взявшего название «Исламский Джамаат Дагестана» (ИДД).
Постепенно ИДД стал наиболее многочисленной и влиятельной салафитской группировкой в Дагестане. Правда, точных данных о его численности не существовало, однако достаточно реальной представляется цифра – несколько тысяч человек. Наиболее прочные позиции ИДД имела в равнинных Кизилюртовском, Хасавюртовском, горных - Цумадинском, Ботлихском районах, в Махачкале. Небольшие общины сторонников Багауддина действовали практически по всей республике, за исключением некоторых районов Южного Дагестана. По своему этническому составу ИДД был преимущественно аварским: аварцы доминировали как среди руководителей, так и рядовых членов общин. Чисто даргинские салафитские джамааты сложились лишь в селениях так называемой Кадарской зоны: Карамахи, Кадар и Чабанмахи (Буйнакский район) и Губден (Карабудахкентский район).
К началу 90-х годов несколько усилился приток в ИДД представителей других дагестанских этнических групп – лакцев, лезгин, кумыков. наиболее яркой чертой социального облика организации было безусловное преобладание в ней молодежи. Салафитские общины в селах были, как правило, более сильными и многочисленными, чем в городах; каждым из них руководил амир, при котором обычно существовал консультативный совет (шура). Кроме того, в джамаатах был свой судебный орган, решавший спорные вопросы между членами общины на основе шариата.
В целом ИДД представлял собой довольно хорошо организованную и стабилизованную структуру, при этом, однако, некоторые общины (прежде всего, карамахинская), разделяя общие идейные установки движения, признавая духовный авторитет амира Багауддина, сохраняли некоторую организационную и оперативную автономность.
На протяжении 90-х годов ИДД активно занимался пропагандистской работой и укреплением своей организационной инфраструктуры. Еще в 1991 г. в Кизилюрте Багауддин официально зарегистрировал медресе «Хикма», в котором обучалось до 700 человек. Небольшие медресе действовали во всех относительно крупных салафитских общинах. Свою пропаганду ИДД осуществлял через подконтрольные мечети, миссионерские поездки своих членов по районам республики, религиозную литературу как зарубежного происхождения, так и выпускающуюся собственным издательством «Сантлада» (позднее переименованную в «Бадр») – листовки, аудио- и видеокассеты с проповедями самого Багауддина и лекциями радикальных исламских идеологов.
Легальным прикрытием ИДД стал официально зарегистрированный в 1996 г. «Центр Кавказ» с отделениями в Махачкале и Кизилюрте. Постепенно влияние Багауддина вышло за пределы Дагестана и распространилось на другие северокавказские республики, прежде всего на Чечню, Ингушетию, Карачаево-Черкесию, Кабардино-Балкарию, Ставропольский край (на районы компактного проживания ногайцев). Там также возникли группировки, ретранслирующие идеологию и копирующие методы деятельности радикальных дагестансикх салафитов.
Причины очевидных успехов салафитской проповеди в Дагестане и других районах Северного Кавказа достаточно очевидны. Так, в условиях нарастающего экономического кризиса весьма актуально звучал призыв салафитов отказаться от разорительной практики пышного проведения похоронно-поминальных обрядов. Многих привлекали простота и доступность провозглашаемых идей, здоровый образ жизни джамаатов, царящий в них дух братства и взаимопомощи. Салафитское требование строгого поклонения лишь Аллаhу как бы освобождало индивида от власти патриархальных традиций, обеспечивая высшую религиозную санкцию, свойственному молодежи стремлению к самостоятельности и выходу из-под контроля старшего поколения.
Наконец, салафизм с его апелляцией к социальной справедливости и равенству и жесткой критикой светских порядков стал удобным каналом выражения протестных настроений, связанных с обнищанием значительной части населения, ростом безработицы, преступности, коррупции и морально-нравственной деградацией общества.
Все же понять, почему во второй половине 90-х годов среди салафитского движения в Дагестане возобладали наиболее радикальные, экстремистские силы, взявшие курс на вооруженный джихад против российского государства, невозможно без учета трех важных факторов: зарубежной (прежде всего – арабской) помощи; влияния событий в соседней Чечне и недальновидной политики официального дагестанского руководства.
Говоря о международном влиянии на ситуацию в Дагестане, целесообразно выделить два его аспекта:
Во-первых, нельзя не учитывать тот факт, что исламское возрождение в Дагестане началось на фоне мощного всплеска исламского радикализма на Ближнем Востоке. Укажем лишь на самые явные его проявления: победу исламского сопротивления в Афганистане, добившегося в 1989 г. вывода советских войск из страны, а в 1992 г. – окончательного падения бывшего просоветского режима; болезненная реакция значительной части мусульман на размещение американских войск в Саудовской Аравии в ходе кризиса 1990–1991 гг. в Персидском заливе, активная роль радикальных исламистских группировок в начавшейся в 1987 г. палестинской интифаде; гражданская война в Алжире, вспыхнувшая в начале 1992 г. после того, как тамошние военные не позволили исламистам воспользоваться плодами победы на законных парламентских выборах; фактически объявление войны правительству Египта радикальными исламистскими группировками. Все эти события способствовали укреплению морального духа сторонников жесткой линии среди дагестанских исламистов.
Во-вторых, с открытием границ СССР в годы перестройки множество зарубежных исламских организаций получило возможность непосредственного присутствия на Кавказе. Там начали действовать в основном неправительственные благотворительные фонды, базирующиеся в Саудовской Аравии, Кувейте, ОАЭ, Пакистане, Иордании. Они оказывали финансовую поддержку в строительстве мечетей и медресе, издании и распространении исламской литературы, предоставляли гуманитарную помощь, вели миссионерскую деятельность, приглашали молодых российских мусульман на учебу за границу. Среди целей и мотивов всей этой помощи, безусловно, присутствовало искреннее стремление помочь нуждающимся единоверцам и мусульманское религиозное мессианство, особенно характерное для Саудовской Аравии. Не стоит сбрасывать со счета и меркантильные интересы бюрократии благотворительных фондов, для которой программы помощи всегда были хорошим источником дохода.
Однако нет сомнения, что в действиях многих иностранных организаций важнейшую роль играла политическая составляющая. И это позволяет говорить об их стремлении осуществить на Северном Кавказе политические планы, которые, в свою очередь, были составной частью более широкого, глобального радикально-исламистского проекта. В основе последнего лежала идея альтернативной стабилизации: установление исламского порядка было призвано обеспечить стабилизацию общества, вывести его из социально-экономического, политического и духовно-нравственного кризиса. Далее шли объединительные планы: конечной целью было создание единого исламского государства на Кавказе, и в этом контексте они, естественно были сепаратистскими и антироссийскими, поскольку предусматривали отделение Северного Кавказа от России.
Венчала же проект идея экспансионизма: независимый Северный Кавказ рассматривался как плацдарм для дальнейшего распространения ислама в глубь России – на север; к мусульманским республикам Поволжья с перспективой создания единого исламского пространства от Черного моря до Урала.
Необходимо также подчеркнуть, что радикально-исламистский проект для Северного Кавказа, стержнем которого было ослабление позиций России в этом регионе, парадоксальным образом отвечал некоторым политическим и экономическим интересам противников исламистов – как в странах Запада, так и среди умеренных режимов Ближнего Востока. В этой связи целесообразно указать на некоторые его геостратегические цели:
– использовать радикальный исламизм как инструмент геополитического соперничества с Россией (по успешно зарекомендовавшей себя афганской модели);
– отвести от Запада Израиля и ближневосточных режимов нарастающею волну радикального исламизма, направив ее на другие объекты, в том числе на Северный Кавказ;
– не допустить появления северного, российского маршрута транспортировки каспийской нефти на Запад.
В этом контексте не случайно, что значительная часть финансовой помощи извне направлялась не официальному Духовному управлению мусульман, а параллельным исламским структурам, оппозиционным к власти. Хотя зарубежные спонсоры, объясняя такую позицию, обычно указывали на случаи коррупции и неэффективного менеджмента в ДУМ, однако на деле они были заинтересованы в создании собственных независимых каналов идейного, а затем и политического влияния на постсоветском пространстве.
Большинство международных исламских благотворительных организаций так или иначе связанных с Саудовской Аравией и другими аравийскими странами, предпочитали сотрудничать с идейно близкими им салафитами. Со временем основным получателем и диспетчером зарубежной финансовой помощи стал Багауддин Кебедов, чье имя превратилось в некий пароль, открывающий двери ко многим саудовским финансовым источникам. Его жестокий «ортодоксальный» салафизм импонировал саудовцам куда больше чем «либеральные», по их мнению, воззрения Ахмад-кади Ахтаева. Впрочем, арабские спонсоры, слабо представляли себе реалии российского ислама и вообще ситуацию в России, зачастую просто не понимали, что внедрение такого варианта ислама приносит больше вреда, чем пользы, провоцируя конфликты, сумятицу и раскол среди российских мусульман.
Вдобавок амбициозный Багауддин был подходящим партнером по осуществлению радикальных планов по вытеснению России с Северного Кавказа и созданию там независимого исламского государства. Ахтаев, напротив, всегда стремился отстоять право российского исламского движения, следовать собственной стратегии одним из ключевых принципов которой он считал необходимость сохранения нормальных отношений с властью и отказ от насильственных методов исламизации. Так, несмотря на идейную близость ИПВ к «Братьям-мусульманам», Ахтаев сразу отверг привлекательное в финансовом отношении их эмиссаров о присоединении его партии к этой международной ассоциации. «Братья» этого не забыли: когда летом 1992 г. высокопоставленного представителя «Братьев-мусульман» пригласили из Египта выступить третейским судьей в споре между Ахтаевым с группой Багауддина, он поддержал позицию последнего (что, кстати стало последним ударом, разрушившим ИПВ).
Багауддин же не отличался щепетильностью по отношению к источникам помощи: среди его спонсоров были, в частности, Фонд «Аль-Харамейн», организации «Аль-Игаса аль-исламийя», «Тайба», «Всемирная ассамблея исламской молодежи» и др.
Даже официальные саудовские власти недавно признали, что упомянутые структуры нередко оказывали поддержку экстремистским исламским группировкам и террористическим организациям, включая «Аль-Каиду». А с мая 2003 г. Саудовская Аравия попыталась приостановить благотворительную деятельность упомянутых структур за пределами своей территории до тех пор, пока не будут выработаны адекватные механизмы финансового мониторинга и контроля, позволяющее исключить использование денег в противозаконных целях.
Таким образом, описанный расклад внешних сил и интересов сам по себе прямо и косвенно способствовал ускорению радикализации дагестанского салафизма и эскалации его конфликта с государством. Деструктивное, дестабилизирующее влияние данного фактора еще более усилил вооруженный конфликт в Чечне.
Надо сказать, что чеченский сепаратизм, на рубеже 1990-х годов развивавшийся в основном под националистическими лозунгами, приобрел отчетливую религиозную окраску лишь после начала в 1991 г. военных действий. Обращение некоторых сепаратистских лидеров к радикальному исламу первоначально определялось чисто практическим стремлением привлечь на свою сторону огромные финансовые, политические и людские ресурсы мусульманского мира. Но постепенно под влиянием арабских эмиссаров типа Хаттаба Абу Омара ас-Сейфа, прибывших помочь единоверцам, «исламизировавшиеся» чеченские националисты убедились, что салафизм – удобный канал «экспорта чеченской революции» в другие регионы.
