МАКСИМ АВЕРИН: Я СМОТРЕЛ НА НЕЕ И ДУМАЛ «КАКАЯ!..»

В Москве на Поклонной горе проходит  ежегодный кинофестиваль «Будем жить». В этом году в состав его жюри  вошел  Максим Аверин.

На торжественной церемонии  открытия артист замечательно прочитал военные стихи: в нынешнем году «Будем жить» посвящен годовщине Великой Победы.

 –  Максим, слушая военные эти стихи, сразу вспоминаешь ваш моноспектакль, посвященный Людмиле Гурченко, где есть блок военных песен и стихов.  Людмиле Марковне этой осенью могло бы исполниться 85 лет, и она ведь тоже часто исполняла военные стихи в своих концертах.

– Людмила Марковна являлась ярким представителем  нашей актерской профессии. Мне выпало счастье быть с ней знакомым. В спектакле, о котором вы говорите,  мне хотелось поразмышлять в том числе и о том, что сегодня происходит с нашей профессией. Почему  хорошие артисты из нее уходят, а люди случайные приходят? Почему наш советский кинематограф некогда блистал работами своих артистов, на премьерные фильмы очереди выстраивались, а сегодня зрители не особо стремятся в кинотеатры.

– И у вас есть собственный ответ на этот вопрос?

– Я думаю, что это происходило, потому что в советское время артисты работали над ролями очень тщательно. Они  знали, что такое муки творчества, они знали, что такое влеты и падения.

– Ну, а сегодня не так разве?

– Ну, вот возьмем съемки сериала. С раннего утра артист уже находится на съемочной площадке,  изучая увесистую стопку текста, которую ему вручили. Правит его, как правило, самостоятельно и по ходу. Потому что одно дело – слово напечатанное, и совсем другое дело – произнесенное в кадре партнеру. Съемки сериала сегодня идут нон-стопом, и это значит, что какой-то поиск творческий тут отсутствует – ты используешь только то, что наработал уже где-то  в другом месте. В театре, например. И когда вдруг в этой круговерти попадаешь на площадку к  хорошему режиссеру старой школы – к Алле Ильиничне Суриковой, например, – то наступает праздник души. Две сцены в день –  это максимум,  но есть возможность все обсудить, попробовать и так, и эдак. В такие дни даже просыпаешься с ощущением, что же такого хорошего с тобой приключилось? Ах, да! Съемки у хорошего режиссера Аллы Суриковой!

Безусловно,  за всеми подобными размышлениями стоит и подсознательное желание продлить век артистов,  и свой собственный актерский век. У творчества ведь век короткий. Я вот все думаю: как жаль, что далеко не все великие театральные артисты были востребованы кино. Ну, вот что после  себя  оставила Фаина Раневская? Аккомпаниаторшу в «Пароходе Пархоменко»? «Мулю» в «Подкидыше»?  А ведь это была по-настоящему великая артистка – глубокая, масштабная. Слава Богу, что кто-то догадался снять спектакль «Дальше – тишина» с Раневской и Пляттом! Иначе  не осталась бы вообще ничего.

Так что мой моноспектакль, посвященный Гурченко, о котором вы вспомнили – это в некем смысле гимн актерской профессии, гимн  лицедейству.

– Любопытно, что в ваших моноспектаклях присутствуют одновременно  танец,  серьезный вокал,  камерное исполнение старых  военных песен,  чтение стихов поэтов Серебряного века и много еще чего. Вы  сознательно демонстрируете весь арсенал своих актерских возможностей?

–  Чтобы  в течении нескольких часов удержать внимание зала сегодня, не стоит упираться в что-то одно, в один какой-то жанр. Зритель ведь   очень искушен, он может заскучать. Кроме того, чтобы быть услышанным, надо еще и попытаться высказаться о том, что тебя действительно волнует.

Ведь вот как возникли мои моноспектакли? Разъезжая по стране после выхода своих  сериалов, я устал на творческих вечерах отвечать на бесконечные однообразные записки о Глухаре.

Я понял, что надо что-то менять. Когда  создавал свой первый поэтический моноспектакль, все знакомые искренне удивлялись: «Ты с ума сошел! Какие стихи?! Кому они сегодня нужны?» Но оказалось, что очень нужны: я лет десять езжу по России, сыграл несколько сотен спектаклей,  выступал в Америке, Израиле, Англии, объездил Европу – стихи везде принимаются очень тепло. Я пытаюсь, (уж извините за пафос!) нести великое русское поэтическое слово. Не поверите, сколько раз я слышал: «Как?! Это и есть Давид Самойлов?!» И очень многие молодые люди, приходящие ко мне на спектакли после сериалов,  неожиданно, открывали  для себя больших русских поэтов.

– Молодежь стихи сегодня не читает совсем?

– Такое ощущение, что нет. Да что там – стихи! Еще в период моей работы в «Сатириконе», я ехал на машине, и по радио услышал слова, от которых у меня волосы на голове  зашевелились: «В «Сатириконе»  пройдет представление «Короля Лира», в главной роли – Аркадий  Райкин!»  Все, подумал, приехали! На этой радиостанции уже воскресили великого Райкина,  и  теперь они собираются отправить его служить в «Сатирикон» к родному сыну!  Безграмотность полная.

– Может, это была оговорка?

– Но таких «оговорок» – пруд пруди: и на радио, и в прессе, и на телевидении. Я считаю, что в любой профессии человек должен развиваться, двигаться вперед, и главное – хотеть этого. Знаете, что самое неприятное для меня в моей собственной профессии? Это  когда зритель уходит из зала с ощущением «как мило он скоротал вечерок». Верите, всю жизнь я пытаюсь избежать этого “милого” послевкусия. После “Глухаря” или “Склифосовского” я ведь  мог еще лет двадцать спокойно разгуливать по экрану в форме или в медицинском  халате, и, уверен, что зритель был бы рад меня видеть в этом качестве.  Но я-то хочу, чтобы  он находился в ожидании, что нового я ему сегодня скажу.  Отсюда и – моноспектакли,  и вся остальная моя деятельность.

-Так чего с вашей точки зрения не хватает нынешнему российскому кино?

– Зритель перестал ему верить. Чтобы вернуть аудиторию, нужно чтобы люди увидели в фильмах себя, свое отражение. Вот, помните, когда в картине «Двадцать лет спустя» Гундарева играла мать-героиню. «А ты кто?» – «Я – мама». Ведь вся страна ей верила, при том, что собственных детей у нее не было! Причем, Гундарева работала без какого-то навороченного «мэйк-апа». А сейчас? Заходит сестричка  в палату к больному – у нее вечерний макияж, наклеенные длиннющие ресницы, прическа, как будто она на правительственный банкет собралась. Где уж тут ей  за утки или швабру браться?  И я – зритель – сразу ей не верю.

Но есть и другое отношение к профессии. Меня, помнится,  однажды Виктория Толстоганова потрясла до глубины души на съемках  «Магнитных бурь». Между дублями к ней поспешила гример, но Вика отстранилась: «Отойдите, не нужно мне на лице ничего рисовать!» Я  в тот момент подумал: «Какая!» А  потом увидел на экране ее лицо, и понял: вот оно не врет. Это было лицо  обычной женщины из обычного рабочего поселка, у которой просто не остается ни сил, ни времени на все эти макияжи.

Я это – к тому, что когда зритель видит настоящее, он начинает верить и говорит: «А вот это – про меня». И тогда, возможно,  он и возвращается в кинотеатры.

Беседовала Елена Булова