Сергей Ишков. Путешествие француза в «страну фасадов»
7 августа 1839 года в ходе своего турне по России в Москву приехал французский литератор – маркиз Астольф де Кюстин. Его путевые заметки легли в основу книги «Россия в 1839 году», которая по сей день оказывает заметное влияние на восприятие России на Западе. Эта книга, вышедшая во Франции в мае 1843 года, сразу сделала второразрядного […]
Сообщение Сергей Ишков. Путешествие француза в «страну фасадов» появились сначала на Московская правда.
7 августа 1839 года в ходе своего турне по России в Москву приехал французский литератор – маркиз Астольф де Кюстин. Его путевые заметки легли в основу книги «Россия в 1839 году», которая по сей день оказывает заметное влияние на восприятие России на Западе.
Эта книга, вышедшая во Франции в мае 1843 года, сразу сделала второразрядного литератора настоящей знаменитостью. В России она была запрещена решением Комитета по цензуре от 1 июня 1843 года и надолго сделалась легендой для всех, кто не читает по-французски. Как сообщается в статье сотрудника Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина А. Р. Ощепкова «Тема лица и маски в книге «Россия в 1839 году» Астольфа де Кюстина», эти путевые заметки и в Европе, и в России (несмотря на запреты) тут же разошлись на цитаты. Вот лишь некоторые кюстиновские афоризмы: «Россия – страна, где великие дела творятся ради жалких результатов…»; «Русское правительство – абсолютная монархия, ограниченная убийством», так как «в России есть только один свободный человек – взбунтовавшийся солдат»; «Если народ живет в оковах, значит, он достоин такой участи, так как тиранию создают сами нации».
Но главная мысль, которая проходит через всю книгу маркиза: Россия – страна фасадов, мнимостей; здесь всё не то, чем кажется, «всё отмечено этим несоответствием между благопристойной видимостью и отвратительной сущностью».
Заглянуть «за фасад» российской действительности де Кюстин попытался и в Москве, в которую прибыл из Великого Новгорода 7 августа 1839 года в своей собственной английской карете. Остановился он в трактире англичанки Говард, который, по его словам, был единственной чистой гостиницей в России. А де Кюстину уже было с чем сравнивать: так, лучшая гостиница, в которой он жил в Петербурге, была «снаружи дворец, а изнутри позолоченное, обитое бархатом стойло, кишащее клопами».
Остановившись в трактире, маркиз тут же фиксирует первые противоречивые московские впечатления:
«Город этот — целая страна, и поля, реки и озера, находящиеся на его территории, разделяют украшающие его здания большими расстояниями. Такая разбросанность лишь усиливает иллюзию: вся равнина тонет в серебристой дымке; три или четыре сотни далеко отстоящих друг от друга церквей раскинулись перед глазами гигантским полукругом; поэтому когда впервые подъезжаешь к городу на закате и небо хмурое, то кажется, будто над московскими церквами встала огненная радуга: это ореол святого города. Но когда до города остается меньше одного лье, чары рассеиваются, путник останавливается перед весьма реальным Петровским замком, громоздким дворцом из необожженного кирпича, построенным Екатериной II по современным чертежам, замысловатым, перегруженным украшениями, которые резко выделяются своей белизной на красном фоне стен. Эти украшения, мне кажется, не каменные, а гипсовые, в готическом стиле, но это не настоящая готика, а вычурное подражание».
После описания антитезы иллюзорного «святого города» и вполне реального, подавляющего своей громоздкостью Петровского дворца, де Кюстин переходит к описанию самого города:
«После Петровского замка разочарование усугубляется настолько, что, въезжая в Москву, путник уже не верит тому, что он видел издали — ему приснился сон, а проснувшись, он увидел вокруг все, что есть самого прозаического и скучного на свете: большой город без памятников, то есть без единого произведения искусства, которое было бы всерьез достойно восхищения; глядя на эту грузную, неуклюжую копию Европы, вы спрашиваете себя, куда девалась Азия, явившаяся на мгновение вашему взору? Когда смотришь издали, Москва в своей целокупности кажется созданием сильфов, миром химер; когда видишь ее вблизи, в подробностях, она оборачивается большим торговым городом, беспорядочным, пыльным, плохо вымощенным, плохо застроенным, мало населенным; чувствуется, что его сотворило существо могучее, но явно лишенное чувства прекрасного, а без него создать шедевр невозможно. У русского народа есть сила в руках, он может много, но ему не хватает силы воображения».
Но наибольшее впечатление на французского литератора произвел, конечно же, Кремль:
«Страх человека всемогущего — самое ужасное, что есть в этом мире, поэтому к Кремлю невозможно приблизиться без трепета. Башни всех форм: круглые, квадратные, островерхие, башни штурмовые, подзорные, караульные башни и башенки, какие-то сторожки на минаретах, колокольни разной высоты, всех цветов, видов и сортов; дворцы, соборы, наблюдательные вышки, зубчатые стены с амбразурами; обычные бойницы, галереи с навесными бойницами, валы, всевозможные укрепления, какие-то причудливые сооружения, непонятные выдумки, беседка под стенами собора; все обличает беспорядок и произвол, все выдает постоянную тревогу странных созданий, которые обрекли себя на жизнь в этом фантастическом мире, за свою безопасность. Но эти бесчисленные памятники гордыни, прихоти, сластолюбия, славы, благочестия, несмотря на кажущееся разнообразие, выражают одну-единственную мысль, которая подчиняет себе все: эта мысль — вечный страх, порождающий воинственность. Кремль бесспорно есть творение существа сверхчеловеческого, но злобного. (…) Жить в Кремле — значит не жить, но обороняться; угнетение ведет к бунту, а раз возможен бунт, нужно принять меры предосторожности; предосторожности в свой черед усугубляют опасность мятежа, и из этой длинной цепи действий и противодействий рождается чудовище, деспотизм, который построил для себя в центре Москвы цитадель — Кремль!».
Говоря о москвичах, де Кюстин отмечает, что народ в Москве живее и свободнее, чем в Петербурге, который он считал городом чиновников и военных:
«Первое, что меня поразило в Москве, — это настроение уличной толпы. Она показалась мне более веселой, свободной в своих движениях, жизнерадостней, чем население Петербурга. Люди, чувствуется, действуют и думают здесь более самопроизвольно, меньше повинуются посторонней указке. В Москве дышится вольнее, чем в остальной империи: этим она сильно отличается от Петербурга, чем, по-моему, и объясняется тайная неприязнь монархов к древнему городу, которому они льстят, боятся и избегают. Как ни призрачна, в сущности говоря, московская «свобода»».
В столице российской империи книгу де Кюстина прочитали «с яростью»: Николай I, который лично встречался с автором во время его пребывания в Петербурге, оказался в роли гоголевского городничего из комедии «Ревизор», опозоренного заезжим «щелкопером».
Только в 1891 году некоторые отрывки из книги де Кюстина были опубликованы на русском языке в журнале «Русская старина». В 1931 году в сильно сокращённом и цензурированном варианте она выходит в Издательстве политкаторжан под названием «Николаевская Россия» (этот вариант книги переиздавался в 1990 и 2007 годах). И только в 1996 году российский читатель смог познакомиться с полностью переведенным и комментированным изданием записок де Кюстина.
На снимке: Вид на Кремль, XIX век.
Фото из открытых источников
Сообщение Сергей Ишков. Путешествие француза в «страну фасадов» появились сначала на Московская правда.
