«Меня расписывали моей жене как гнусного ростовщика!» Как Москва принесла Александру Пушкину счастье и кто поэта его лишил
6 июня исполнилось 225 лет со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Он всю жизнь метался между Москвой и Санкт-Петербургом. Оба города были ему дороги, оба дарили вдохновение. И здесь, и там поэт был счастлив, влюблен. В Москве жили его близкие друзья, и здесь же он обвенчался с Натальей Гончаровой, своей любимой женой. Где бывал и у кого останавливался поэт, почему время, проведенное им на Арбате, стало самым счастливым в жизни Пушкина и кто поэта из Москвы изгнал — об этом и многом другом сегодня вспоминает «Мослента». Особняк в Гагаринском В Москве Александр Сергеевич бывал неоднократно. Доскакав до городских предместий, оживлялся, биение сердца учащалось: «Но вот уж близко. Перед ними / Уж белокаменной Москвы / Как жар, крестами золотыми / Горят старинные главы. / Ах, братцы! Как я был доволен, / Когда церквей и колоколен, / Садов, чертогов полукруг / Открылся предо мною вдруг!..» Пушкин признавался, что «часто в горестной разлуке, / В моей блуждающей судьбе, / Москва, я думал о тебе!» В городе его ждали старые друзья — Денис Давыдов, Петр Вяземский, Сергей Соболевский и другие. Для него были раскрыты двери многих домов — на Тверском бульваре, Тверской улице, Большой Дмитровке, Пресне, Кривоколенном переулке, Собачьей площадке близ Арбата. И дядя, тоже стихотворец, Василий Львович готов был принять любимого племянника в своем особняке на Старой Басманной… Останавливался на постой Пушкин во многих домах, но чаще — «у Войныча», Павла Нащокина, старинного приятеля. У него был особняк в Гагаринском переулке. «Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет, — писал поэт жене. — С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного — что делать?..» Он был от балов без ума Товарищи Александра Сергеевича утверждали, что Пушкин и его друг Антон Дельвиг «всегда гордились тем преимуществом, что родились в Москве, утверждая, что тот из русских, кто не родился в Москве, не может быть судьею ни по части хорошего выговора на русском языке, ни по части выбора истинно-русских выражений». Угасал за окнами дневной свет, и Пушкин, расчесав кудри, «надев широкий боливар», спешил в свет дворянский. Он называл Москву «рассеянной». Не от того ли, что она, забыв о делах, без устали веселилась? «Я был от балов без ума….» — писал он. Щелкали каблуки, звенели шпоры, шелестели платья прелестниц. «Поэт конца мазурки ждет, в котильон ее зовет…» Москва была Пушкину радушна и чужда. Он купался в море похвал, и его обвивали злые сплетни. Друзья звали в объятия, взгляды недругов кололи неприязнью. Он искал отрады, любви, благо в Москве, славной «ярмаркой невест», была пропасть девиц на выданье. «То ли дело быть на месте, / По Мясницкой разъезжать, / О деревне, о невесте / На досуге помышлять!» Короткое счастье на Арбате Александр Сергеевич долго добивался благосклонности прекрасной Натали Гончаровой. Наконец все сладилось. Он писал: «Участь моя решена. Я женюсь… Боже мой… Она почти моя… Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтись без него. Теперь мне нужно на двоих, но где взять его?» Но путь к радости ухабист, тернист и едва не обрывается. Был поэт холостой — не было забот. Решил жениться, пришлось изворачиваться — закладывать имение, залезать в долги. Пушкин в отчаянии пишет другу Петру Плетневу: «Пришли мне денег сколь можно более. Здесь ломбард закрыт, а я на мели…» Вскоре опять исступленно молит: «Деньги, деньги, вот главное, пришли мне денег». К тому же теще, Наталье Ивановне, Александр Сергеевич оказался не мил — небогат, печально прославился вольнодумством, бывал в ссылке. К тому же несвежий кавалер: старше дочери на тринадцать с лишним лет. Однако Пушкин тещу все же уломал. И в январе 1831 года нанял покои в доме Хитрово — «в Пречистенской части второго квартала под №204 в приходе Троицы, что на Арбате, каменный двухэтажный с антресолями и к оному принадлежащими людскими службами, кухнею, прачешной, конюшней, каретным сараем...» Там молодожены и поселились после венчания в храме Большого Вознесения у Никитских ворот. Пушкин как будто успокоился — любимая жена, наконец, была подле. Гости, что заглядывали в дом Хитрово, отмечали, что поэт повеселел, беспрестанно шутит. Казалось, супружеское счастье его согревает… Однако на беду зачастила к Натали мать и усаживалась читать нотации с едкими намеками на зятя. Разговор накалялся, Александр Сергеевич быстро вскипал. Однажды дошло до того, что он с криками погнал тещу через анфиладу комнат прочь, на Арбат. Но она, настырная, через несколько дней являлась снова и опять зажигала скандалы. Для сочинений у Пушкина не оставалось ни сил, ни настроения. Перо заржавело, чернила высохли: «Не стихи на уме теперь». Ну и бог с ними. Главное, что рядом Натали, его отрада. Он был ею «огончарован». Иногда наносил с ней визиты, ездил на балы. Но более всего любил проводить время дома. Впрочем, тет-а-тет нередко нарушался звонком в дверь, и на пороге возникала знакомая фигура… Пришлось супругам собирать вещи и бежать из Москвы. Пушкин писал Наталье Ивановне из Санкт-Петербурга: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя, но меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика…» Несмотря на распри с тещей, счастливее того времени у Пушкина не было… Прощание с Москвой В последний раз — хоть Александр Сергеевич этого не ведал, конечно, — он приехал в Москву в мае 1836 года. Собирался поработать в архивах, хотел привлечь друзей к работе в основанном им журнале «Современник». И — сторговаться с издателями. «Я остановился у Нащокина, — писал поэт жене. — Квартира у него (в Воротниковском переулке – прим. «Мосленты») щегольская, жена очень мила. Он счастлив и потолстел. Мы, разумеется, друг другу очень обрадовались и целый вчерашний день проболтали бог знает о чем». Друзья не подозревали, что это была их последняя встреча… В Малом театре готовили к постановке «Ревизора» Гоголя и желали видеть автора, дабы тот дал напутствие актерам. Однако Николай Васильевич отказался, наученный горьким опытом прежних постановок: «Я такое получил отвращение к театру, что одна мысль о тех приятностях, которые готовятся для меня еще и в московском театре, в силе удержать поездку и в Москву, и попытку хлопотать о чем-либо. Делайте, что хотите, с моей пьесой...» Поэт просил актера Михаила Щепкина: «Не надобно, чтоб "Ревизор" упал в Москве, где Гоголя более любят, нежели в П. Б.». Пушкин на премьеру «Ревизора» не остался. И напрасно — спектакль прошел с громадным успехом. Больше Москвы поэту не суждено было видеть. А москвичи узрели уже его памятник. Через много лет… Слезы в три ручья 6 июня 1880 года, несмотря на дождливую погоду, множество горожан собрались в окрестностях Тверской улицы, Страстного монастыря, на Тверском бульваре. Москвичи приникли к окнам, залезали на крыши, деревья — всем хотелось увидеть, как упадут покровы с монумента, созданного Александром Опекушиным. Наконец взору горожан предстал застывший в бронзе поэт, одетый в длинный сюртук с накинутым на плечи плащом. Голова его была склонена в задумчивости... Крики «ура!» заглушили звон колоколов, звуки оркестра и пение хора. У одного из сыновей поэта «в три ручья лились слезы». Вытирали глаза и другие зрители, среди которых были те, кто помнил живого стихотворца. Сначала монумент стоял на Тверском бульваре. Спустя 70 лет, в 1950 году его перенесли на противоположную сторону на место снесенной колокольни Страстного монастыря. Зачем? Бог весть. Впрочем, поэту и там уютно. Он спокойно, величественно и, кажется, с легкой иронией озирает окрестности, наблюдая за бурной московской жизнью. Вокруг памятника кипит жизнь: люди встречаются, знакомятся, ведут беседы. И читают стихи. Сколько лет пролетело, но как прежде остались: «И жизнь, и слезы, и любовь».
