Замкнутый круг

Какая ночь! Как улицы тихи!
Двенадцать на часах Аэрофлота.
И кажется - дойдёшь до поворота
И потекут бессмертные стихи!
Александр Галич
21 марта – Всемирный день поэзии, и я поздравляю всех, кто имеет к ней отношение. Для этого совсем необязательно писать стихи. Достаточно их просто любить, считая высоким и необходимым искусством.
Я знал неглупых людей, которые искренне не понимали, зачем говорить в стихах то, что можно сказать прозой. Ответа на этот вопрос у меня нет. Удовольствие от поэзии на уровне ощущений. Она трогает в человеке какие-то скрытые тонкие струны. Парадокс в том, что для того, чтобы это почувствовать, надо понимать и любить поэзию. Получается замкнутый круг.
«Я не поэт, я стихотворец», - говорил о себе Кайсын Кулиев, а Иосиф Бродский называл свои стихи «стишками». Настоящие большие поэты всегда избегали патетики, чего не скажешь о графоманах, которых сегодня развелось как грибов после дождя. Интернет открыл им дорогу к широкой аудитории, а они и рады стараться. Повторяют прописные истины, учат морали, несут всякий вздор, придумывают «оригинальные» образы, типа чашки кофе или тёплого пледа.
В детстве мне, как и всем моим сверстникам, читали стихи Михалкова, Чуковского и Маршака. Покопавшись в памяти, я до сих пор извлекаю оттуда строчки про мистера Твистера, муху Цокотуху и дядю Стёпу. Вспоминается и другое михалковское стихотворение, прочитанное мною уже самостоятельно: «В воскресный день с сестрой моей/ Мы вышли со двора./ «Я поведу тебя в музей» -/ Сказала мне сестра./ Вот через площадь мы идём/ И входим наконец/ В большой, красивый, красный дом,/ Похожий на дворец…».
Моим первым взрослым и на всю жизнь любимым поэтом стал Михаил Юрьевич Лермонтов. Стихи у него замечательные. В одних поэт делится любовными переживаниями. В других описывает язвы современного ему общества: «Печально я гляжу на наше поколенье!/ Его грядущее — иль пусто, иль темно,/ Меж тем, под бременем познанья и сомненья,/ В бездействии состарится оно…».
Лермонтов был влюбчив и нравился женщинам. В результате он написал немало посвящений своим избранницам. Например, такое: «Она была прекрасна, как мечта/ Ребёнка под светилом южных стран;/ Кто объяснит, что значит красота:/ Грудь полная, иль стройный, гибкий стан,/ Или большие очи? – но порой/ Всё это не зовём мы красотой:/ Уста без слов – любить никто не мог;/ Взор без огня – без запаха цветок!..»
Его «Демон» – это, конечно, вершина поэтического мастерства. Я сравнивал ранние и поздние редакции этой поэмы и поразился масштабом работы, проделанной автором. Каждую фразу, каждую рифму он довёл до совершенства….
В этой поэме есть сила страсти, тяжесть греха и глубина падения главного героя. «Печальный Демон, дух изгнанья,/ Летал над грешною землёй,/ И лучших дней воспоминанья/ Пред ним теснилися толпой;/ Тех дней, когда в жилище света/ Блистал он, чистый херувим,/ Когда бегущая комета/ Улыбкой ласковой привета/ Любила поменяться с ним,/Когда сквозь вечные туманы,/ Познанья жадный, он следил/ Кочующие караваны/ В пространстве брошенных светил;/ Когда он верил и любил,/ Счастливый первенец творенья!/ Не знал ни злобы, ни сомненья,/ И не грозил уму его/ Веков бесплодных ряд унылый…/ И много, много… и всего/ Припомнить не имел он силы!»
Демону скучно и ему всё «осточертело». Он утомлён однообразием жизни и своим бессмертием. «Давно отверженный блуждал/ В пустыне мира без приюта:/ Вослед за веком век бежал,/ Как за минутою минута,/ Однообразной чередой./ Ничтожной властвуя землей,/ Он сеял зло без наслажденья,/ Нигде искусству своему/ Он не встречал сопротивленья —/ И зло наскучило ему».
Всё меняется после встречи с Тамарой. Демону кажется, что любовь к ней - это возможный путь возвращения к Богу. В такие моменты он проявляет чисто человеческие чувства: «Тоску любви, её волненье/ Постигнул Демон в первый раз;/ Он хочет в страхе удалиться…/ Его крыло не шевелится!/ И, чудо! из померкших глаз/ Слеза тяжёлая катится…/ Поныне возле кельи той/ Насквозь прожжённый виден камень/ Слезою жаркою, как пламень,/ Нечеловеческой слезой!..».
Пушкина я открыл для себя гораздо позже. Меня долго отпугивали «гименеи», «мельпомены» и прочие непонятные словечки, значения которых приходилось искать по сноскам. Однако, несмотря на «иностранные кунштюки» в ранней поэзии, с годами он стал очень русским поэтом. Более русским, чем Клюев и Есенин вместе взятые.
Хотя, Есенин, конечно, хорош: «Мелколесье. Степь и дали./ Свет луны во все концы./ Вот опять вдруг зарыдали/ Разливные бубенцы./ Неприглядная дорога,/ Да любимая навек,/ По которой ездил много/ Всякий русский человек./ Эх вы, сани! Что за сани!/ Звоны мёрзлые осин./ У меня отец – крестьянин,/ Ну, а я – крестьянский сын./ Наплевать мне на известность/ И на то, что я поэт./Эту чахленькую местность/Не видал я много лет».
Красиво, не спорю. Но Пушкинское путешествие гораздо интереснее и увлекательнее: «Сквозь волнистые туманы/ Пробирается луна,/На печальные поляны/ Льёт печально свет она./ По дороге зимней, скучной/ Тройка борзая бежит,/ Колокольчик однозвучный/ Утомительно гремит./ Что-то слышится родное/ В долгих песнях ямщика:/ То разгулье удалое,/То сердечная тоска…/Ни огня, ни чёрной хаты,/ Глушь и снег… Навстречу мне/ Только вёрсты полосаты/ Попадаются одне…/ Скучно, грустно… Завтра, Нина,/ Завтра к милой возвратясь,/ Я забудусь у камина,/ Загляжусь не наглядясь./ Звучно стрелка часовая/ Мерный круг свой совершит,/ И, докучных удаляя,/ Полночь нас не разлучит./ Грустно, Нина: путь мой скучен,/ Дремля, смолкнул мой ямщик,/ Колокольчик однозвучен,/ Отуманен лунный лик».
В старших классах я не любил Маяковского. Он отталкивал официозом, железобетонностью фраз и рубленым слогом. Меня не волновали его герои: рабочие, жующие «подмокший хлеб» и мечтающие о сказочном будущем; главный герой, разговаривающий с портретом Ильича; гражданин, достающий из широких штанин… В моём понимании Маяковский был «агитатором и горланом-главарём», и только спустя годы я узнал его как тонкого лирика:
«Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг», - пишет он вместо письма своей «несравненной» Лиличке.
«Серебряный век» подарил нам замечательных поэтов. Таких как Гумилёв и Мандельштам, Блок и Пастернак, Ахматова и Цветаева… «Вижу избы тарусские, Комарова снега/ Две великие русские – две подруги богам», – написал о них Александр Розенбаум. Они действительно были избраны богами и наверно, поэтому получили такие непростые покалеченные судьбы. Особенно досталось Цветаевой. Ей катастрофически не везло: с мужчинами, с детьми, с бытом. Закончилось это трагически – петлёй…
После перестройки стали печатать так называемых «запрещённых» авторов.  Графоманов среди них оказалось немало, но были и настоящие поэты. Георгий Иванов, например. «За столько лет такого маянья/ По городам чужой земли/ Есть от чего прийти в отчаянье,/ И мы в отчаянье пришли./ — В отчаянье, в приют последний,/ Как будто мы пришли зимой/ С вечерни в церковке соседней,/ По снегу русскому, домой».
Сейчас к поэзии относятся совсем не так как раньше. Она потеряла своё значение. В годы моей юности, например, девушки млели от стихов, а не от «крутых тачек» и толстых кошельков. Богатству не придавали решающего значения, и с удовольствием слушали такие строчки: «Я не могу без тебя жить!/Мне и в дожди без тебя - сушь,/ Мне и в жару без тебя - стыть./Мне без тебя и Москва - глушь./ Мне без тебя каждый час - с год,/ Если бы время мельчить, дробя;/ Мне даже синий небесный свод/ Кажется каменным без тебя./ Я ничего не хочу знать -/ Слабость друзей, силу врагов;/ Я ничего не хочу ждать,/ Кроме твоих драгоценных шагов»…