Марфа Коврижных - горьковчанка, расписавшаяся на Рейхстаге

На стене разбомбленного Рейхстага в 1945 году горьковчанка Марфа Трошина нацарапала: «Здесь была Трошина, 133-й ХППГ (хирургический полевой подвижной госпиталь. - Прим. ред.) 13-й армии, 1-й Украинский фронт»

Весной 1945-го в Берлине стояла прекрасная погода. Несмотря на бомбёжки, столица Германии сохраняла свою красоту. Пригород и вовсе утопал в цветах. Операционная сестра Марфа Трошина, молодая девчонка из Большемурашкинского района Горьковской области, не могла поверить: люди, которые живут среди цветов, напали на Советский Союз.

Накануне 70-летия Победы в Великой Отечественной войне Марфа Алексеевна Коврижных (в девичестве Трошина) принимала поздравления в стенах «второго дома» - Нижегородского областного онкодиспансера. Работе там она отдала больше полувека. О буднях старшей операционной сестры во фронтовом госпитале рассказывает сама героиня.

«Генерала не помню, а вот коня... »

- Мне не было и 19 лет, когда началась война. Родилась я в Большемурашкинском районе. В 1939 году окончила медшколу при больнице №12 в Сормове. Направили на работу в больницу №14. В 12 часов дня 22 июня прибегает подружка Нина и говорит: «Машенька, беда! Началась война - немцы напали на Советский Союз». Я отвечаю: ну, это нас с тобой не касается. А когда пришла домой, нашла на тумбочке повестку: «Завтра явиться... Иметь при себе паспорт и смену белья». Вот с этим я и ушла из дома.

Нас отвезли в строительный институт. Там формировали госпиталя. Я попала в 133-й. Пару недель мы стояли в Горьком, потом нас начали собирать на фронт. Выдали мне шинель, а я маленькая, утонула в ней. Давай обрезать. Обрезала, надеваю - а она мне по колено. Я - в слёзы.

Обувь поначалу была своя, мы носили такие брезентовые сапожки. Потом стали выдавать. Помню, досталась мне пара 42-го размера, а у меня 34-й! Смешно теперь, а я тогда плакала.

В одну из ночей нас подняли криком: «По машинам!» Привезли на вокзал. Там уже ждал поезд с «телячьими» вагонами - с нарами, покрытыми соломой. Нас на них положили, и поезд тронулся. Родные бежали вслед, плакали. Меня никто не провожал.

Едем, едем, куда - не знаем. Так оказались в Беларуси, в местечке под названием Белынковичи. Там мы развернули палаты. Война в 1941 году была преимущественно десантной. Где десант высадили, там и боевые действия. Так что мы не знали, когда и куда нам ехать.

Прибыли в г. Чаусы. Начальник уехал в санотдел. И тут слышим - крик. Приезжает генерал на белом коне. Генерала я не запомнила, а вот коня в яблоках - на всю жизнь. Вы, спрашивает, кто такие? Я говорю: это полевой госпиталь, я старшая операционная сестра. Он кричит: вон отсюда, чтобы и духу вашего не было, неужели вы не слышите, как немцы уже убивают мирное население?

Мы бегом собрались, выехали. У меня стояли две колбы с одеколоном и спиртом. Пришлось их вылить, нельзя было ничего немцам оставлять. До сих пор жалко.

Вслед нам летели огненные шары. Потом я уж поняла, что это были снаряды.

На фронте замуж не пошла

Война забросила нас в Польшу. Развернули госпиталь на берегу Вислы. Там жила пани с двумя дочерьми, польскими красавицами. Как начали привозить раненых, так пани не выдержала - оставила нам свой дом и уехала. Мы заняли одну квартиру под операционную, вторую - под палату. Ещё там был какой-то сарайчик, мы в нём День комсомола отмечали.

Работы было много. За операционным столом стояли днями. И это было нам нормально. А вот когда при этом медикаментов не хватало, вот тогда душа была не на месте. Летом было трудно, крови нам не хватало.

Санитаров было очень жаль. Они таскали носилки день и ночь, надевали ремни на шею. На плечах и шеях у них были кровавые раны.

Готовить перевязочный материал помогали все, включая шофёров. У меня были матрасные наволочки, полные салфеток, шариков и баранок. К нам в госпиталь везли самых сложных раненых.

Сама я ранена не была, только контужена. А однажды чуть не погибла. Мы стояли в польском городе Заган. На другом берегу был немецкий склад медицинского инвентаря. Начальник госпиталя говорит: езжай, возьми всё что нужно. Дал мне в помощь двух санитаров и машину. Мы её нагрузили до самого верха. Укладок набрали немецких - это были такие деревянные ящики, где каждый инструмент лежал в своей ячейке. Только мы отъехали, как склад взорвался. Если бы на пять минут задержались, погибли бы.

Зимой замерзали. Спасали такие маленькие мешочки, в которые немножко воды надо было залить, и они нагревались. Спали на снегу, спали под дождём. Помню, стояли как-то в лесу, я заснула под деревом, и с него вода на меня капала. Подходит начальник машины, стоит надо мной, причитает: «Куда забросили ребёнка! Что мать-то думает!» Открываю глаза: «Ты чего причитаешь?» А он: «Жалею тебя». Тут-то я и расплакалась.

За годы войны гимнастёрки надоели страшно. И сапоги! Хотелось туфельки носить, а ничего не было. Мы ж девчонки молодые были, гулять хотелось! Один шофёр привёз гармошку, а врач - скрипку. Как заиграет музыка, так сразу набегали парни - всегда поблизости какие-то воинские части стояли. Начинались танцы. Замуж можно было выйти в любую минуту. Но я дала себе слово, что на фронте замуж не пойду. Если буду жива, то уж после войны.

«Здесь была Трошина... »

В 1945 году в Германии были страшные бои. Мы прибыли в город Фрайберг. Был солнечный хороший день, мы под госпиталь заняли школу. Стали выбрасывать парты, готовить место для раненых, а стрельба снаружи всё усиливалась. У нас в госпитале был раненый врач с передовой, он в тылу не мог усидеть - пошёл узнавать, как дела. Вернулся наутро и кричит: «Ура! Война кончилась!» Мы и поверить не могли.

Потом официально сообщили. Выстроили нас на улице, и мы салютовали. У меня был маленький бельгийский браунинг, я из него салютовала.

Вскоре нас повезли в Берлин. Окраины там сохраняли свою красоту. Сады, розы, цветы повсюду... Когда выехали на Линденштрассе, увидели Рейсхтаг. Потолок провалился, стены разбиты. Все, кто приходил, расписывались на стенах. Я тоже написала: «Здесь была Трошина... ».

В здании была лестница, каких я никогда не видела. Узкая, как змея, она тянулась снизу вверх до самой крыши. Я полезла. Думаю, не буду вниз смотреть, только вверх. Так и добралась. Выхожу - а там наш флаг. Подошла, подержалась за древко.

Весь Берлин был как на ладони. Чего вам надо было, немцы, у вас же всё есть, такая красота! Спускаюсь, меня подруга ждёт. Пойдём, говорит, в оперный театр, там, может, какие наряды остались. Приходим, а там крыша провалилась, всё щебёнкой посыпано.

... После демобилизации нас ещё месяц держали во Львове. Госпиталя были переполнены ранеными, там такие пациенты были, что гражданские боялись подойти к ним, не только помогать, как увидят, что черепушка пустая и мозги рядом. Насилу вырвались домой.

Мама проводила на фронт пятерых - меня, моих братьев Женю и Ваню, папу и мужа моей сестры. Сама мама осталась с четырьмя малышами на руках, старшему - 10 лет, младшему - 2 года. Как-то выжили. Женя погиб на Ленинградском фронте. Где он похоронен, неизвестно. Наверно, в какой-то братской могиле.

Раньше мы собирались каждый год, отмечали День Победы. Теперь уж никого не осталось из госпиталя... Только я.