Из «Сербской тетради»

28.12.2019 11:01

«А Весна говорила мне: Ты пьешь кофе, а не чай, и почти не пьешь водку… Это странно, странно для русского… — так говорила мне сербка с умными дерзкими глазами, неосторожно тревожащими мое усталое сердце. И в имени ее мне слышалась весна…». В новом выпуске литературного спецпроекта «Абзац» — стихи Дмитрия Коржова.

Запись Из «Сербской тетради» впервые появилась "Республика".

Ты говорила о погоде,
О холоде и о тепле…
О том, что осень на исходе
И листья тянутся к земле…

И осень, словно чья-то милость,
И светлый праздник Покрова —
Они, должно быть, мне приснились,
Как те, случайные слова.

Обыкновенные, простые:
«Дорога», «облако», «река», —
Оглянешься — и след простынет,
Очнешься — и пуста рука.

И смысл их был совсем неважен…
Все пристальнее и теплей
Всю ночь смотрели в окна наши
Глаза больные фонарей.

Слова как воздух. Он бесплотен —
Прозрачный, чистый в октябре.
Ты говорила о погоде,
О холоде и о тепле…

Из «Сербской тетради»

— Тебе двадцать шесть,
ты русский и ты не женат… —
говорила мне Весна,
острыми каблучками тревожа
камни белградских улиц.

Мы шли по Кнеза Михаила
мимо продавниц, кафан, биоскопов…
Мимо шли влюбленные девойки и момци —
сербские деци,
такие же красивые и гордые,
как их таинственная страна.

А в «Фреске» —
маленьком теплом подвальчике,
отделанном мореным дубом,
был кофе —
горький,
как вода в Дрине,
и черный,
как жареные каштаны.

А Весна говорила мне:
— Ты пьешь кофе, а не чай,
и почти не пьешь водку…
Это странно,
странно для русского… —
так говорила мне сербка
с умными дерзкими глазами,
неосторожно тревожащими
мое усталое сердце.

И в имени ее мне слышалась весна…

***

Какие, по сути, простые слова:
Всё наше останется с нами —
И друга тепло, и снегов синева,
И небо над головами.

Как долго мы шли от беды до беды,
Как долго же мы отступали
Пред натиском новой, заморской Орды,
Пред тьмою из денег и стали.

Не быль, а какие-то страшные сны:
Подобно шагреневой коже,
Сужалось пространство родимой страны —
Всё уже. И уже. И уже.

Мы, кажется, стали уже забывать,
Привыкшие к пораженьям,
Великой России державную стать,
Имперской музЫки круженье.

Я верю, что Крым — это наш Сталинград.
Тот путь, что был следом, нам ведом:
Окопное мужество русских солдат.
И май. И Берлин. И — победа.

Не взяли чужого — вернули своё —
Утрись, дорогая Европа.
Крым — дома, окончилось забытьё,
Вернулся к себе Севастополь.

Как будто бы мы победили в войну —
Впредь наше у нас не отымут —
И русские флаги в небес ширину,
И русское солнце над Крымом.

Музыкант

Музыкант, с которым я играю,
Неизвестен в мире никому.
Наплевать! Ведь я-то его знаю.
Мы одни в моём пустом дому.

Сибарит, он курит лишь сигары,
Баловень, спустившийся с небес,
Зверь ночной, ни молодой, ни старый,
Дуэлянт, повеса из повес.

Он идёт от поцелуя к поцелую
Посреди юдоли городской
В дом, где нерасчётливо живу я
Вместе с водкой, кошкой и тоской.

Он придёт: мы сядем, заиграем,
Втихаря по маленькой махнём,
Вдалеке от ада и от рая,
На печальном острове моём.

Радуясь, печалуясь, рискуя
В мире звуков и ночных чудес,
Он ведёт мелодию простую,
Ту, что к нам спустилася с небес.

Так сидим — два мрачных раздолбая,
Вдалеке от радостей и бед,
И звучит мелодия простая,
У которой слушателей нет.

Мурманск

Я люблю этот город солёный,
Сотворенный из моря и скал,
На камнях к небесам вознесённый,
Не на час, не на день — на века!

Даже если вдруг скажут:
«Поверь ты, Там лишь сопки, снега да беда,
Закричишь — и никто не ответит —
Съела всё ледяная вода!..»

Даже если ветрюга тоскливый
Без мандатов и понятых,
Не боясь участковых сопливых,
Вынет душу ударом под дых,

Даже если метель за ворот
Схватит цепко, притянет ко льду,
Мой туманный, заснеженный город,
Всё равно я к тебе приду.

Жизнь моя с этим городом слита,
Срок настанет — свободна, легка —
На Папанина или на Шмидта,
Словно птица, уйдёт в облака.

В переулке убогом и скользком,
Вечно пахнущем рыбной мукой,
Где-нибудь на проспекте Кольском,
Город мой, я расстанусь с тобой.

На Аскольдовцев или на Крупской,
На Пяти неоглядных Углах, —
Там, где девочки семечки лузгают,
Там, где ночь, словно день, светла.

***

Вот она придёт из школы:
Туфли, курточка, берет,
Птичий щебет бестолковый…
Ей всего семнадцать лет.

Я — всего лишь репетитор.
Литератор. Педагог.
Ей мешает этот свитер!
Жарко же, помилуй Бог!

Да и мне ведь жарко, жарко —
От неё. И без неё.
И до смерти жалко, жалко,
Что она сейчас уйдёт.

Я твержу слова пустые —
Что учить, что не учить,
Что про точки-запятые
Нужно дома повторить.

Внемлет, глазками моргает,
Смотрит с грустью и тоской,
И податливо кивает
Непослушной головой.

Соберёт свои тетрадки
И промолвит мне в ответ:
«Заниматься с Вами сладко.
Расставаться — хуже нет…»

***

И на груди его светилась медаль за город Будапешт…
Михаил Исаковский
О той любви, о той разлуке смертной
Мне вспомнилось в отчаяньи, когда
Мы гнали вдаль Европою рассветной,
И вдоль дорог мелькали города.
Калейдоскоп людей, событий, денег —
Чужая жизнь, чужие голоса.
На пиво я извел последний фенинг
Боснийский и закрыл глаза.
Я ночью написал и ждал ответа.
Но тщетно всё — в контакте никого.
Ну а потом не стало Интернета —
Да, он плохой, но как тут без него?
Все наши расставанья и разлуки
Они, должно быть, только для того,
Чтобы застыть во тьме какой-то Баня-Луки,
И ждать ответа — больше ничего.
Как будто я — брат из пехоты —
Той самой, да, один из тех,
Кто поднимал штрафные роты
К непостижимой высоте.
Как будто вновь мы — рядовые,
Что месяцами ждут письма,
Кляня все почты полевые
Среди окопного дерьма.
Так захотелось расстоянья
Смахнуть, как будто их и нет,
Обнять тебя рассветной ранью —
Не ждать, а получить ответ.
Но ты молчишь, мой друг жестокий —
Моих высот, моих надежд.
И указатель у дороги —
В двух километрах Будапешт.
Славянский ход. Будапешт-Краков.