Невозможное возможно
Юбилей бывает раз в жизни
Да, да. Актриса, она умеете увлечь, зажечь и спровоцировать.
— Не боитесь, что кто-нибудь скажет: "Неужели?
— Ей уже 100 лет, она еще играет?
— Нет, просто восхитится вашей смелостью и удивится, почему так назвали свой творческий вечер?
— Это просто. Как ни странно, я не люблю юбилеи, но понимаю, что самые важные — это первые 50 лет. Эта дата знаменует начало какого-то нового этапа в жизни человека, хотя артист, и не только он, в 30 должен понимать профессию, в сорок — иметь имя, а 50 лет — это первый молодой юбилей, когда у тебя впереди достаточно и позади уже много, и ты находишься в хорошей физической, творческой форме, есть желания, мечты...
И этот пятидесятилетний юбилей мне кажется самым важным. Остальные — просто дни рождения, которые хорошо отмечать в кругу семьи с близкими друзьями.
«100 лет Людмилы Баулиной» — это интрига. Три года назад я уже отмечала столетие. Тогда сложила две цифры — свой возраст и годы работы в театре. В этом году эта сумма сложилась из других цифр. Каких? Узнают зрители. Потом опять могу сказать: «Сто лет Людмилы Баулиной», но там будут уже другие слагаемые... Это такая провокация, в том числе и для меня самой... А может, это последнее столетие, никто не знает... Я каждый раз вспоминаю дядю Жору Ситко (народный артист РК Георгий Ситко. — Прим. Ред.). Мы с ним общались хорошо, он был занят в нашей самостоятельной работе «Остановите самолет, я слезу», он был готов еще работать с нами и говорил: «Если еще что-то затеете, обращайтесь». Ему исполнялось 74 года. Он предложил: «Давайте отметим». Отговорили, предложив перенести на год. А в 75 его уже не стало. Так что все юбилеи, кроме перспективного 50-летия, — условность, и я не понимаю, когда говорят, что юбилей подводит итог. Итог подводит сама жизнь и когда придется: или она это удовольствие растянет, или сократит...
— У названия этого вечера есть подзаголовок «Если бы меня спросили...». Подразумевается диалог?
— Да, но это не «Линия жизни», хотя я эту передачу люблю, и если интересный собеседник, стараюсь не пропустить. Я готова на такой формат, но здесь иначе: «Вот если бы меня спросили об этом, я бы сказала... Если о другом, ответила...» То есть разговаривая сама с собой, я приглашаю к диалогу зрителей. Артист должен быть созвучен времени, людям, которые сидят в зале, и моя тема должна быть общей, провоцировать.
Две пьесы про любовь
— У вас уже есть два спектакля — «Раз, два, три...» и " Про мою маму и про меня". Они разные, но в обоих поднимаются темы любви, взаимоотношения матерей и детей... И оба спектакля созвучны времени, идут несколько лет и собирают полный зал. Они точно попадают в цель....
— Сначала эта тема попала ко мне, и когда я ее посылаю в зал, то должна сделать все, что от меня зависит, чтобы она попала к зрителям, чтобы они чувствовали, переживали, размышляли. В этом смысл нашей профессии.
Недавно сыграли «Маму» («Про мою маму и про меня». — Прим. ред.), выходим на улицу и вдруг кто-то подбегает и бросается мне на шею: «Спасибо, спасибо!» Я обнимаю, понимаю, что девочка, она отодвигается, оглядывается: "Вот моя мама". И в том, как они говорят, ведут себя, вижу — у них любовь. А как-то пришел мальчик покупать билет: ходил на спектакль с классом, теперь должен привести маму. Видимо, там чего-то не хватает. Хорошо, что спектакли помогают людям что-то понять в себе.
— В одном из интервью вы назвали современную молодежь, детей "недолюбленным поколением". Родители не умеют любить своих детей или время сейчас такое: не до нежности?
— Думаю, неправильно ссылаться на время. Просто детям не хватает материнской любви. Матери бьются, чтобы накормить, помыть, отправить в школу... А может, надо сказать, что сегодня пьем чай с булкой, и не спеша поговорить с ребенком, расспросить о его делах, друзьях, сказать, что хочу сходить на урок в музыкальную школу, спроси учительницу, можно ли... Общение с детьми важнее, чем кусок мяса.
У нас есть крестница, ей 5 лет. С трех мы с ней разговариваем на разные темы. У нее есть любимый персонаж — зайчик, и она требует сказку про него. И я сочиняю, уже, наверное, пять томов сочинила. Если крестница где-то покапризничала, то и зайчик вдруг станет капризным, если ее за что-то можно похвалить, то и зайчик заслужил похвалу. Это моя работа, работа родителей, чтобы душа и ум ребенка работали.
— А у вас с мамой были близкие отношения?
— Я задумалась об этом, когда готовила роль Раневской из «Вишневого сада». Она же мама, но ее девочки далеко от нее. Размышляя с режиссером Иваном Петровичем Петровым над образом, мы говорили, что Раневская человек страстей...
До этого у меня была роль Анфисы во «Вдовьем пароходе», матери, которая жизнь положила, чтобы вырастить сына... Тогда я стала задавать себе вопрос: «А как у нас с мамой было?»
Моя мама была очень тихая и очень чуткая. У меня какая-то душевная травма, я ей ничего не говорю, но она на каком-то материнском бессловесном языке что-то улавливала. Невзначай бросит фразу, которая меня приподнимает, и начинает вытаскивать оттуда. Иногда я сама ей что-то рассказывала, но чаще старалась сама изжить из себя и печаль, и радость, чтобы эти впечатления осели. Для артиста это очень важно. Если выплеснуть сразу, то все разлетится, а я должна копить эмоции. Зато потом я могла маме говорить, писать в письмах. В детстве я вообще не могла расстаться с мамой даже на день. Однажды моя тетя, которую я тоже любила, позвала меня с собой в какую-то поездку. Мама провожает нас на вокзал. И вдруг уже там говорю: «Мама, не могу». «И хорошо», — достает мои вещи из сумки, и тетя едет одна. И из этого никакого события не делается. Все было гармонично, естественно, тихо.
Временное — постоянное
— Вы не только играете в театре «Творческая мастерская», но и боретесь за него, неоднократно говорили о его бедственном положении различным представителям власти.
— Понимаете, мы заложники республиканской нестабильности. Как я сказала в одном интервью, нас поставили на паузу. «Скоро зарплату платить будет нечем, а вы все со своим театром», — говорят чиновники. На Северо-Западе один Национальный театр — в Петрозаводске, один Музыкальный — у нас же, а театров драмы много. Но никто не задается вопросом: «Почему?» Просто мы самые востребованные.
У нас в театре жизнь проходит, но сидим по 14 человек в гримерках, а должны по трое. В зале дышать нечем, потому что маленькое помещение совсем не приспособлено для театра. Люди власти приходят к нам, но не понимают, что мы работаем для людей, которые поддерживают эту власть...
Конечно, вопрос о театре драмы поднимается постоянно, в том числе и на Совете по культуре, членом которого я являюсь, но ответ всегда один — «денег нет». Одна женщина хорошо сказала: «У нас обратной связи с властью нет».
Нас бы собрали, сказали: «Дорогой театр! Вы выполняете план, вы играете шесть дней в неделю при полном зале... Сейчас трудно, но мы приняли решение... Вы хотите реконструкцию здания — она будет! «Карелия-маркет» пустует, сделаем театр там». При ВРИО Парфенчикове был такой разговор, и он сказал, что надо готовить дорожную карту. Это слышали директора театров, представители Минкульта... Мы приходим в министерство — все лежит без движения. А надо дело делать, чтобы мы понимали: будет первый этап, второй. Для такого понимания никаких финансовых вложений не надо, достаточно отнестись с уважением к людям, которые работают не на себя. Я так в министерстве и сказала, что они только потому и существуют, что мы есть: «Нас не будет, кому вы будете нужны?»
«Я хоть попробовал»
Сейчас хорошо живут театры Табакова, Миронова, еще 4-5, но людей-то в стране больше. Мы играем спектакли, понимаем, мы нужны здесь. Это я говорю с чистой совестью. У нас есть выбор для зрителей: спектакли «про себя», классика, хотя она тоже, по сути, про современность...
Когда нам говорят, что нет денег, трудности в экономике, я вспоминаю пьесу Людмилы Улицкой «Русское варенье», герой которой говорит: «У власти стоят троечники, чего вы хотите?» И мне кажется, это надолго.
Я не вижу сорокалетних, которые бы на себя взяли ответственность, включили мозги, были бы культурно образованны и понимали, что надо не себе в карманы деньги набивать, а думать о людях.
Но как еще при Ельцине сказал Иван Дыховичный, простые люди в нашей стране никому не нужны. Если ты что-то делаешь, то только сам или вопреки. Так и моя общественная работа — попытка что-то сделать. Как говорит герой пьесы «Пролетая над гнездом кукушки» Макмёрфи: «Но я хоть попробовал». Но надежд все меньше и меньше.
— Поэтому вы создали свой «Домашний театр Баулиных», делаете самостоятельные работы?
— Спектаклей сейчас нет, но есть программы, новые задумки. Я уже года два или больше болею одним материалом. Это рассказ Андрея Геласимова «Чужая бабушка». В этой истории бабушка и девочка, но если мы отбросим слово «чужая», то они самые близкие люди из всех, кто там существует. Сначала решила, что буду его читать. Но в нем есть сцена, до которой я дохожу и не могу дальше, слезы душат. Решила, что надо чаще читать, чтобы изжить эмоцию... Не помогает. Поделилась с одним московским режиссером. «Вы напрасно сдерживаетесь, возьмите паузу, и зритель будет с вами переживать». Это было новое для меня, нас учили контролировать себя, я как артистка очень эмоциональна, да и по жизни тоже. Вот День Победы прошел, но как только показывают «Бессмертный полк», не могу... Этих людей никто не собирал, они пришли по зову души. Это так здорово, что хороших людей так много.
Теперь мы нашли режиссера, которая будет ставить нашу программу. В первой части мой Андрей Геласимов, а во второй — Евгений Гришковец «Я хочу, чтобы меня любили» Валеры (Валерия Баулина. — Прим. Ред.). Это будет самостоятельная работа, в театре такая ситуация — денег нет. Мы решили, что будем делать сами с очень небольшими вложениями, бывает материал, который позволяет это сделать. Если получится, будем играть в зале, где предполагается сделать малую сцену за счет спонсоров. Есть такие люди, правда, их благотворительную деятельность государство не поощряет. А жаль. На обратной стороне медали Нобеля написано: «Тем, кто украсил жизнь, создав искусство». Хотелось, чтобы наши власти это понимали.
На концерте Геннадия Вавилова Артур Парфенчиков сказал, что если бы у нас в экономике было такое же положение, как в культуре, то было бы меньше проблем. Давайте же не растеряем то, что имеем. Сегодня театры, музеи, консерватория, коллективы художественной самодеятельности, такие, как ансамбль «Маюри», существуют вопреки. Надо сохранить их. Мы верим, что это возможно. Вот такие мы наивные люди...
