В Рязани выступил новый Есенин из Одессы
Сначала Ес Соя* непринуждённо общался с собравшимися вокруг него поклонниками, рассказывал о своих книгах, а после лично собрал всех к своему выступлению. И начал в тишине читать стихи, мешая их личными историями и ответами на вопросы зрителей.
После выступления Евгений рассказал о своём творчестве, пристрастиях и планах.
— Мой вечер был разбит на две части — сначала я читал стихи, написанные очень давно, про них есть что рассказать, они обрастают историями, поэтому эта часть более интерактивная. После читаю то, что посвежее.
— Вас не смущает, что аудитория во время выступления интересуется вашей личной жизнью?
— Нет, всё же в пределах разумного. Меня нисколько это не обижает — сегодня мы поговорили и о моей жизни, и о религии, и даже о политике в курилке. Безусловно, для меня есть запретные темы, но это должно быть чем-то за гранью или касаться личностей и жизни других людей, а я не раскрываю чужих секретов.
— Однажды вы сообщили, что боитесь перестать читать — откуда такой страх?
— Становится меньше времени. Всю жизнь я любил читать, сложно сказать, что это для меня — уход в другие миры или что-то ещё. Это отличный досуг. Сейчас же появляется всё больше и больше других интересных вариантов, и чтение отходит на второй план, к тому же у меня ужасное зрение — на сцене читаю без очков только благодаря приличного размера шрифтам на айпаде.
— В социальных сетях у вас много постов про алкоголь — это что, культ, вас это настолько волнует?
— Пожалуй, это не юношеский максимализм, ибо уже пережил, не алкоголизм — до него ещё не дожил. По поводу культа я не уверен, но нахожу употребление алкоголя в правильных количествах, в правильной атмосфере весьма стильным занятием.
— Ваши поклонницы не простят, если вы не скажете о своём любимом напитке.
— Конечно, Егермейстер (расстёгивает рубашку, демонстрируя логотип бренда, вытатуированный на груди). А ещё за последний год я открыл для себя таинство распития водки, со школьной скамьи я этого не понимал, а сейчас пью самогон, который гонит мой друг — с правильной закуской и в правильной компании. Но это менее стильно.
— Ваш образ — меланхоличный и утончённый, не было ли никогда желания переквалифицироваться во что-нибудь более брутальное?
— Может быть, всему своё время. Тут дело не в желании, как ни крути — образ, как и манера чтения, исходит из стихов и не подразумевает иного. Думаю, будь у меня борода и брутальный вид, я выглядел бы весьма необычно.
— Насколько известно, вам предлагали вести колонку в Cosmopolitan. Реализован ли этот проект и о чём вообще туда можно писать такому молодому человеку, как вы?
— Предложение действительно поступало, писать я должен был о связи мужчины с девочками-подростками. Сначала я подумал, что это будет интересно. А после... Короче, это была неоплачиваемая работа на уровне пиара, который весьма сомнителен.
— Почему сомнителен?
— Не знаю, мне ещё гламурных барышень на концертах не хватало. Да и впадать в такую беллетристику не для меня — написал бы я одну статью о чём-то, может быть, две, но не на регулярной основе. Ведь о чём тут говорить?
— А чем вам гламурные девочки не угодили — разве цель поэзии не лечить человечество?
— Мне люди часто пишут, что для них значат мои стихи, и чувствуется, что это не пустой звук. Есть в Москве одна девочка, которая ходит на все мои концерты, начиная с 2008 года. В силу того, что она приходит чуть ли ни на двадцатый концерт, мы уже знакомы. И я вижу, как она из эмо-школьницы превращается в студентку, у которой есть молодой человек. На самом деле, получается, что мы выросли вместе — она следила за тем, как растут мои стихи, я видел, как растёт она. Это ценно. Мне кажется, цель стихов — не чувствовать себя одиноким, избавление от безумного, безудержного и безнадёжного. Когда ты понимаешь, что кто-то в этой Вселенной когда-то испытывал такие же чувства, понимаешь, что жить проще.
— В одном интервью вы говорили, что боитесь повзрослеть, однако ваши тексты и заявления за эти пять лет показывают неумолимость этого процесса. Что вы об этом думаете?
— Взросление — это смена ценностей, и это нормально, хотя иногда и становится высмеиванием своего прошлого, что уже страшно. Когда мне было одиннадцать, то у меня были очень простые мечты: хотелось иметь свой кошелёк, крутой швейцарский нож и фонарик. Сейчас мне 22 — кошелёк есть, ножика нет, равно как и фонарика, хотя позволить себе уже могу. Сейчас я смеюсь над теми желаниями. Мне страшно, что когда-нибудь появится такой «я», который будет высмеивать себя двадцатилетнего, который пытался бороться с чьим-то одиночеством.
— А такого «я», который смеётся над шестнадцатилетним собой, нет?
— Есть удивление и много другого, но только не насмехания. Я удивлён, что планета тогда будто вращалась иначе, всё было просто и чисто, так мало было нужно для счастья.
— А сейчас сложно и грязно?
— По-разному. Есть же какой-то определённый жизненный опыт, какое-то недоверие к себе, людям, богу, жизни. Несмотря на то, что у меня есть татуировка о том, что нужно быть собственным героем, я порой таким не являюсь. Всё стало сложнее и печальнее.
— И это отражается в творчестве?
— Да, там всё отражается. Хотя сейчас к меня, на самом деле, сложноватый период в творчестве — маловато пишется, в голове много приземлённых мыслей. Эти гастроли, концерты, поэтические вечера, алкоголь, — такое ощущение, что мечтал покататься на карусели, копил деньги, думал подрасти, а вот сел и пять лет уже катаюсь...
— Есть ли в планах выбраться?
— Да, вот 15 октября у меня закончится тур, после пройдёт два больших концерта в столицах и третьего ноября улетаю в Индию на полгода — постараюсь выбраться, сделать выводы. Планирую пару месяцев попутешествовать, но конечным пунктом будет Арамболь в Гоа — местечко, где собираются творческие единицы.