Дело Серебренникова было не о русском театре, а равно не о голых задницах

Процесс по делу "Платформы" ("Седьмой студии", Гоголь-центра, режиссера Серебренникова и его подельников) наконец завершился.

К лишению свободы не приговорили никого, хотя обвинение требовало для Серебренникова шесть лет. Вместо этого дали три и то условно. Правда, присудили большой штраф.

Прочие получили еще меньше.

Мягкий приговор если и утихомирил страсти, то явно недостаточно. Сторонники режиссера желали бы полного его оправдания и компенсации за испытанные неудобства. Артистка Л. М. Ахеджакова даже потребовала пересмотра дела, что не очень осмотрительно – ведь пересмотр возможен в обоих направлениях.

Противники режиссера сочли приговор полным попустительством и наглядной демонстрацией большой силы постмодернового, а равно и голубого лобби. Как бы приглашающей злоупотреблять и далее – лишь бы эстетика театрального зрелища была соответственной.

Старинную американскую мудрость "Украдешь булку – попадешь в тюрьму, украдешь железную дорогу – попадешь в сенаторы" повторяли неоднократно. Тем более, что статистика приговоров к лишению свободы, назначаемых за арифметически гораздо более скромные нарушения, к этому прямо подталкивала.

Безмолвствовали одни только подсудимые, у которых никто не спрашивал, что они сами предпочли бы – тихо выйти (как оно и получилось) или громко сесть.

Сама коллизия, легшая в основу дела, прецедентна до невозможности.

Театральным деятелям ставили в вину, что они не корысти ради, а токмо волею пославшей их Мельпомены, сильно нарушали ФЗ №44, трактующий порядок закупок, и вместо этого широко прибегали к практике обналичивания – для пользы дела, естественно, ведь скрупулезное следование нормам ФЗ №44 сильно затрудняет творческий процесс.

Это признают все, и даже в в общей части УК есть ст. 41-1 "Не является преступлением причинение вреда охраняемым уголовным законом интересам при обоснованном риске для достижения общественно полезной цели".

Обоснованный риск широко отражен в культуре. В романе "Петр I" Никита Зотов, ведавший Потешным приказом, проверял расходы минхерца:

— Алексашка, Алексашка, да видано ли сие, чтоб за еловые жерди плачено по три алтына? Им красная цена — алтын...

— Не наспех, так и — алтын, а тут — дорого, что наспех. Быстро я с жердями обернулся, вот что дорого, чтобы Петра Алексеевича нам не томить.

— Ох, повесят тебя когда-нибудь за твое воровство".

В фильме 1970 г. "Белорусский вокзал" бухгалтер Дубинский беседует с директором завода из плеяды эффективных менеджеров (они были уже и полвека назад):

"— Почему Вы не завизировали мое распоряжение?

— Оно незаконно. Есть инструкция от 28 мая 49 года, запрещающая расходование.

— А последний приказ? Вчерашний?

— Есть инструкция от 2 октября 1954 года.

— Проснитесь, Дубинский! Ведь Вы свою станцию давно проехали. 49-й... Вам выйти надо было где-нибудь в 56-м! Вы у меня вот где сидите с Вашим махровым бюрократизмом.

— Конечно, я проживу на пенсию. А на моем месте будет послушный человек. Вы перескочите с ним одну устаревшую инструкцию, другую. А потом разобьете себе лицо в кровь. Потому что вся ваша философия в слове "авось". Авось не заметят, авось сойдет. Вы смелый человек. С головой. В Вас масса энергии. Так идите себе в главк, в министерство. Ругайтесь там, деритесь, кусайтесь, сделайте что хотите, но только добейтесь, чтобы отменили эти устаревшие инструкции. А покуда они...".

И наконец, аншлаг 1979 г. – постановка в театре Вахтангова пьесы башкирского драматурга А. Х. Абдуллина "Тринадцатый председатель". Как было сказано в анонсе, "О взаимоотношениях критически оценивающего колхозную действительность и действующего по собственному усмотрению председателя колхоза Сагадеева (resp.: Серебренникова) и догматичного секретаря райкома Баимова (resp.: министра Мединского).

В основе пьесы -- судебный процесс над  Сагадеевым, отступившим от некоторых устаревших норм права в целях развития колхозного производства".

Хоть сейчас ставь в Гоголь-центре (даже и без голых задниц), тоже будет аншлаг.

Примечательно, что старинная коллизия вообще не имеет отношения к музам.

Минхерц Алексашка, эффективный директор завода, прогрессивный председатель колхоза были совершенно чужды мусических занятий. И дело Серебренникова было не о "русском театре, интегрированном в мировое пространство, дышащим с ним вместе в мировом культурном пространстве, России, которая идет вперед, которая идет на прорыв", а равно не о голых задницах и не об актерских срамных удах, крашеных акварельной краской, а всего лишь о том, что делать с нарушителем финансовых инструкций – во многом действительно несообразных.

Если брать именно эту сторону дела – а какую еще? творческие искания не были предметом судоговорения, -- то итог разбирательства не столь ужасен.

Демиург и теург получил острастку и вразумление, как человек, поступавший весьма неправильно, в главке и министерстве объявили о решительном разведении финансовых и творческих функций – а именно на синкретизме функций погорел режиссер, вольно же ему было брать на себя право финансовой подписи.

Более опытный вице-мэр Москвы В. И. Ресин сам ничего не подписывал, отчего остался чист перед законом – хотя тогда речь шла о суммах, несколько больших, нежели в деле "Седьмой студии". Тщательнее надо.

Но особенность данного процесса в том, что ни сам режиссер, ни его друзья, ни его недруги не желали ограничиваться вопросами финансового поведения. Все желали говорить о прекрасном.

Серебренников в последнем слове в самых превосходных словах оценивал свой вклад в отечественную культуру – "Платформа" давала надежду и художникам, и зрителям на то, что идеи свободы рано или поздно станут основой всего нашего бытия. Мы говорили стране и миру о молодой честной стране, в которой живут честные люди, готовые к тому, чтобы быть авторами своей жизни, быть свободными авторами. Абсолютно ясно, что те цели, которые государство ставило перед "Платформой" на тот момент, — то есть развитие и популяризация современного искусства, — мной, нами, теми, кто делал проект "Платформа", выполнены с максимальной отдачей, выполнены полностью".

То есть правило, согласно которому с тем, кто неаккуратно (пускай даже с добрыми намерениями) обошелся с серебряными ложечками, не разговаривают о химических= свойствах серебра, — это правило было проигнорировано.

Напротив, именно о химических свойствах желал говорить режиссер. А также о том, что "Предложил идею сложного, многожанрового проекта новому президенту России, который провозгласил тогда курс на модернизацию и инновацию".

Недруги режиссера, в свою очередь, не питают никаких добрых чувств ни к современному искусству, ни к бывшему президенту Д. А. Медведеву, ни к инновации-модернизации, которой еще тогда всех утомили. Реакция недругов – "Мало того, что был финансово неаккуратен, так еще и подвел под эту неаккуратность возвышенную базу и приплел Медведева". То есть дополнительно раздражил и так раздраженных стародумов.

В итоге ругани получилось гораздо больше, чем могло бы быть, когда бы стороны ограничились финансовыми вопросами. Ибо твердая заявка на то, что государство безуловно обязано давать деньги на смелые эксперименты – верное средство озверить и так не слишком благосклонную публику.

Передовая богема очень многим изрядно надоела, причем она не в состоянии этого понять, что только усугубляет разные нехорошие чувства.

В результате смиренное отношение к приговору, как к не самому худшему из всех нехороших вариантов (а хороших и не было), т. е. "казнить нельзя помиловать" и забудем всех этих искусников, -- уступило место страстям и проклятиям.

Впрочем, денег, кажется, больше не дадут – разве что Д. А. Медведев из собственных средств.

Вот и хорошо.

Максим Соколов