Тамара Ларина: милосердие превыше закона
Колумнист «ПД» об «Истории одного назначения» Дуни Смирновой
Тенденции в российском кинематографе таковы, что на экранах мы видим либо штампованный развлекательный масскульт, либо духоподъемные блокбастеры по пропагандистскому заказу. Иногда – скорее вопреки, чем благодаря – вспыхивают яркие авторские шедевры, становясь предметом яростных кухонных дискуссий и гордостью страны на международных кинофестивалях. Меж тем простых историй про людей и их взаимоотношения в горьком рассоле российской действительности снимается до обидного мало. На таком фоне фильм Авдотьи Смирновой «История одного назначения» – редкий краснокнижный зверь. По жанру это историческая драма, а по сути – внятная эмоциональная история о сложной человеческой природе с неподражаемым национальным профилем. В основе сюжета реальный случай из армейской жизни 1886 г., участником которого был граф Лев Толстой, стыдившийся его до конца своих дней. Тщедушный солдат отвешивает пощечину старшему по званию. За проступок по закону его приговаривают к смертной казни. Молодой поручик Григорий Колокольцев вступается за несчастного и уговаривает гуманиста Толстого выступить адвокатом подсудимого на военно-полевом суде. По началу сценарные метания в сторону костюмного байопика несколько сбивают с толку. Зрителям преподносят подробности семейных коллизий графа: вот, мол, как близки комичность и эпичность его широкой натуры. Но в итоге Авдотья Смирнова напомнит, что главный герой фильма вовсе не икона русской литературы, а поручик Колокольцев: его душевные муки, этический выбор и его поступок, убийственные последствия которого превращают «Историю» в объемное большое кино. Этот фильм очевидно линкуется с сегодняшним днем страны, переполненным уголовными делами не только за неугодное искусство, но даже за репосты и лайки. У Дуни Смирновой получился портрет русского общества на все времена, с моралью. Она проста, но нынче требует особенно частого повторения: милосердие превыше закона, отсутствие человечности низвергает общество в ничтожество. И еще раз, и еще много раз.
