Надежда на возвращение. 80

Раскроются ли ворота? 3

Марш в лагерь номер 7314/4. Обыкновенные формальности: поверка, регистрация, распределение. В расположение! В отношении нашего будущего официально господствует молчание. Лишь говорится, что мы находимся здесь в карантине. По опыту, лагерное руководство бывает не последовательным. Как оказывается, здешнее - тоже, потому что на следующий день нас направляют на работу. „Na Stoljarku^^m столярку), командует охранник. Это не далеко. Производственная установка такая же, как в Асбесте. Наша деятельность состоит в том, чтобы разгружать стволы, складывать в кучки древесную кору и опилки, складывать доски и брусья. Время от времени подъезжает грузовик. Мы нагружаем его брусом, рейками и досками. Он отвозит материал к товарной станции. Там бригада военнопленных Plotniker (плотников) устанавливает нары в вагонах. Зачем, ясно. Через неделю начальство также не оставляет сомнений в предстоящих массовых увольнениях.

Все же каждый спрашивает себя: буду ли я при этом? Команда: „Тот, кто имеет еще деньги, должно истратить их в буфете лагеря!". Ага, рубль должен крутиться. Я толкаю свои купюры в окошечко кассы. После этого мой большой, 30 X 50 X 10 см деревянный чемодан, наполняется на две трети Machorka и Papirossi (махоркой и папиросами). Из газетных сообщений следует, что табак в Германии относится к дефицитным товарам. Итак, отец и дедушка будут радоваться определенно. Для матери я беру с собой кусок „хорошего мыла". Здесь это предмет роскоши. Вместе с тем мой финансовый бюджет почти исчерпан. Остаётся еще несколько маленьких рублей. На них я хочу купить незадолго до отъезда хлеб, так как нельзя никогда знать, сколько продлится поездка по железной дороге и какое продовольственное снабжение будет в пути.

Во время вечерней поверки составляются списки по вагонам и определяются ответственные лица. На следующий день "тотальная чистка" кандидатов на возвращение домой начинается с дезинсекции. Однако, вряд ли кто-то еще подвергается нападению надоедливых кровососов. Теперь происходит новое снабжение одеждой: полотняное нижнее белье с симпатичными ленточками. Верхняя одежда - ботинки, чулки, штаны и фуражки - происходит из снаряжения вермахта. Синяя ватная куртка комплектует костюм возвращающегося на родину. Таким образом большинство выглядит очень учтиво. Некоторые выделяются на общем фоне. Они гордо вышагивают, как петухи, вокруг. Естественно, это видные деятели лагеря. Они владели необходимыми связями, или рублями и могли заказать сшитые по мерке штаны и куртки в лагерной швейной мастерской.

Я со страхом ожидаю заключительный медосмотр. Приходит время. Большое помещение. За столом 2 женщины и 4 мужчины сидят в белом. Но наверху, из под воротника, торчит форменная одежда . Итак, все являются военнослужащими. Они спрашивают обычное, отмечают. Шаг за шагом идём от одного к другому. В торце стола стоит строго смотрящий. Наверное, "синий". Я поднимаю руки. Он смотрит на поле шрамов и изумляется: „Waas ist daas? (что-о это-о?)". У меня останавливается дыхание. Я объясняю, что это с 1945 года, когда я болел сыпным тифом. Он верит, конечно, мне так же мало, как его собратья в прежних лагерях, и убежден, что я сам устроил себе шрамы, чтобы скрыть принадлежность к SS.

Я говорю все, что я могу сказать для своего оправдания. Это действует мало. Затем я молчу. Это еще больше приводит его в ярость. Он говорит только лишь о Njemezki, Faschisty (немецких фашистах). Тут встает врач и возражает ему, но что, я, правда, не понимаю, однако это относится ко мне. Я более внимательно смотрю на неё и полагаю, что узнаю в ней того врача, которая лечила меня 4 года назад в лазарете асбестовского лагеря. Ангел? Конечно. Оба белых халата позволяют себе громкую словесную дуэль. Затем становится им, пожалуй, неудобно выносить свои расхождения во мнениях передо мной. Врач делает движение рукой, которое означает, что я должен идти. Я делаю это.

Подавленным я бреду к бараку. Мне становится на душе не хорошо. На нарах лежа, я пристально смотрю в потолок и обдумываю: победит ли врач, которая в доказательство, вероятно, даже медицинскую карточку того времени может представить? Письменно течение болезни отражалось, на всякий случай, я часто видел это. Все же, где-нибудь она должна была бы храниться. Обычно так. Но что, вообще, делается нормально в этой гигантской стране? Беспокойная ночь между надеждой и страхом.

Следующий день. Транспортные списки существуют. Я бегу к старшине вагона, спрашиваю затаив дыхание: „Стою ли я в списке?". Он: „Момент. Имеются несколько списков. Для каждой буквы один. Так. Здесь S и ST. Нет, тебя нет там. Итак, тебя вычеркнули. Мне жаль". Я шокирован, должен был сесть. Он складывает лист за листом. Там, оказывается, еще есть один. Он смеется:

«Все же, здесь, человек, отмечена твоя фамилия! Ты должен знать: в конце кириллического алфавита стоит буква SCH (Ш). И на русском языке пишут не STADLER, а SCHTADLER». Огромное облегчение, неудержимая радость охватывает меня. Один день остается еще до отъезда. Мы готовы в путь. Но какую большую подготовку мы должны были совершать? Никто не обладает важными или ценными вещами, которые он мог бы забыть взять с собой, или должен был бы урегулировать еще какие-нибудь дела. Однако, меня грызет признательность.

Днем я сижу с несколькими приятелями на скамейке перед бараком. В самом деле я вижу, как проходит мой ангел. Врач идет в направлении амбулатории.

Я сразу встаю, прогуливаюсь неторопливо, как бы случайно, по середине площади. Здесь мы должны встретиться. Я приветствую: „Sdradswitje"(здравствуйте) и добавляю дважды „ Bolschoje spassibo " (большое спасибо). Улыбка мелькает на её лице. Однако, она не останавливается, только говорит: „ Po Dolgu slushby tschelowek ", или похожее. После этого я спрашиваю переводчика в бараке. Он говорит: „ Она имеет в виду: Я выполняла только свой человеческий долг". Капризное счастье! Как часто я должен был узнавать его изменчивость, буквально до последнего дня. Теперь я надеюсь, что действительно все препятствия устранены, которые еще могли бы противостоять моему пути домой.

Авторский рисунок из книги. Stadler, Wolfgang. Hoffung Heimkehr