Листая историю Ураласбеста. Незнакомый Чечулин
Политическая лирика
Наш земляк, начинавший трудовую деятельность в карьерах комбината, член Союза писателей Союза ССР Алексей Чечулин заканчивает работу над новой книгой стихов»
ГАСТРОНОМИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ
1.
Привычный стол конца восьмидесятых,
Годов великих, гибельных, взрывчатых.
Картошка и минтай, да хлеб из Штатов,
На третье - слух о сокращеньи штатов.
Я подсчитал по карточке колбасной,
Что не такой уж, право, я несчастный.
Подумать только - в день тринадцать граммов!
Да я Лукулл, да я обжора прямо!
А вот московский ресторан «Пекин»,
Здесь кулинары подлинно таланты.
Жрут плавники акульи спекулянты —
Царят благоговение, интим.
Четыреста рублей за это блюдо,
Но очередь, заметил журналист,
К «Пекину» льнет ну точно банный лист.
А нам жевать что? Сопли от верблюда?
Миллионеров и у нас толпа.
Oт них и в смерти славы не убудет.
Не будут у позорного столба
Они глаза мозолить добрым людям.
Другой пример. Властей не беспокоя,
Пот утирает нищенка рукою.
Она сидит за трапезой суровой,
Дивясь благотворительной столовой.
Вновь вспомнилось студенчество, общага,
С подружкой симпатичной с биофака
Картошку жарим с кокчетавским салом.
Коль есть любовь, довольствуемся малым.
Теперь вокруг студенчество сплошное -
Не кормит нас отечество родное.
И потому с картошкой подается
Венгерский шпик, он всюду продается.
Диплому моему немало лет.
Да, есть любовь, а счастья в жизни нету.
Шестая часть Земли смешит планету.
И этому конца и края нет.
Спасибо Минводхозу с агропромом,
А так же всем ветиям и вождям.
Что им раскаты будущего грома!
Что Некто, пригрозивший: "Аз воздам..."!
ПИСЬМО АЛЬГИСУ УШКЯВИНЮСУ
В том городе, где царствуют костелы,
В том городе, где готика строга,
Я жил, не господин и не слуга,
А верный друг. Литовские глаголы
Так дополняли красотой созвучий
Естественные русские слова,
Что плакал от счастливого родства—
О, господи, какой я был везучий!
Нa случай не надеясь. знал: всегда я
Найду здесь кров и пищу, и привет.
На Вильнюсе сошелся клином свет.
На улочке Альгирдо, где седая
Стояла ночь, трещал сверчок за печью,
По кругу чаша, добрых чувств не счесть.
За стол неужто нам не сесть,
Торжественной не насладиться речью?
Я понимаю: жизнь не без потерь,
И всех потерь она дороже, вольность.
Я шлю письмо в старинный город Вильнюс.
Ну здравствуй, Альгис! Как живешь теперь?
* * *
Эх, жизнь моя! Начать тебя с начала
Все невозможней. С каждым беглым днем
Еще одна молитва отзвучала.
День растворился. Что мне было в нем?
Не жалуюсь, не рву с груди постромки.
Благодарю, что выжил и живу,
Не только маму, что ушла в потемки,
Но всех причастных, к моему родству,
Еще друзей благодарю и даже
Того, кому я горла поперек.
Всех тех, кто ощутит мою пропажу
Однажды в установленный мне срок,
А не заметят, что ж, тому причину
Раскроет наступающая мгла.
Да, было, вместо солнца чтил лучину.
Вот подлый случай. Hv а жизнь прошла.
ИЗ ПРОЩАЛЬНОЙ ЗАПИСКИ
Не скажу, что дрожал и штаны ежедневно отстирывал,
Что сушил сухари, озираясь ночною порой.
Нет. был членом бюро и народу мозги компостировал,
Как того пожелал наш Ильич наш пятижды герой.
Видел все и не вякал, вот разве что под одеялом,
Грамм пятьсот заложив, открывался в своем естестве.
Одиночки из храбрых давали вождям по сусалам.
Их за это — в ГУЛАГ, под прицел автоматов ВВ.
Никому от себя не уйти, я в герои не мечу,
И теперь мне посмертно греха своего не избыть,
Я в графе, где партийность, в анкете геенны отвечу:
«Выбыл, ибо не знал» как с мучительной совестью быть".
"Уральский асбест" 11 апреля 1990 года № 14 (224)
