«Он клянётся на Библии, что я ему должен 10,2 миллиона». Фигурант расследования «Фонаря» Сергей Иваненко — о продаже дома, уголовных делах и застройщике Павле Тапашиди

Если вы не понимаете, о чём идёт речь, вот вам краткая справка: в октябре 2019 года сотрудники ФСБ задержали старшего оперуполномоченного регионального управления экономической безопасности и противодействия коррупции УМВД по Белгородской области Сергея Мартышова и директора компании «Белогорье Инвест-Строй» Сергея Иваненко. По версии следователей, в сентябре 2019 года Мартышов пытался получить через посредника, которым был Иваненко, 1,3 миллиона рублей за непроведение проверки в отношении одной из фирм. Заявление на предпринимателя написал бизнесмен Павел Тапашиди. «Фонарь» сделал собственное расследование (его можно почитать здесь, — прим. Ф.), чтобы выяснить, кем являлись Мартышов и Иваненко. А также мы поговорили с Павлом Тапашиди, который написал на Сергея Иваненко несколько заявлений в полицию и хочет, чтобы его посадили за мошенничество. Если вы не читали оба этих текста, то советуем с ними познакомиться, иначе это интервью будет для вас абсолютно неиформативным.

О Сергее Мартышове, отце и роли в передаче денег по делу о взятке

— Когда и как вы познакомились с Сергеем Мартышовым?

— С Мартышовым мы довольно давно знакомы. Он покупал у нас квартиру в микрорайоне «Европа». Заочно мы друг друга знали, потому что он меня когда-то опрашивал.

— Насколько я знаю, вы знакомы как минимум с 2011 года.

— Да, [впервые мы познакомились] когда он меня опрашивал [по делу в микрорайоне Новодубовском]. Но общаться мы начали после покупки квартиры уже в «Европе». Мы не друзья, я хочу это подчеркнуть. Я обращался к нему за юридическими консультациями, связанными со спецификой моей работы, [чтобы узнать], как правильно провести документы. Он очень хорошо в этом разбирался и мне юридически подсказывал: «Сергей, здесь нужно сделать вот так».

— Почему он вас консультировал? Он же полицейский.

— Он расследовал строительные дела. Знал, как правильно заключать договоры, чтобы я не нарушал закон. Наше общение было в рамках закона. Мы не общались, не ходили друг другу в гости на дни рождения, у нас не общаются жёны, потому что не знают друг друга. Мы с ним не близкие друзья, но при этом мы друг друга знали.

— Ваш отец работал с бывшим белгородским губернатором Евгением Савченко. Это всё что их связывает?

— Да, он работал с ним.

— Он не отбывал наказание в тюрьме по какому-нибудь уголовному делу, которое могло быть каким-то образом связано с Евгением Савченко?

— То, что он отбывал наказание в «Матросской тишине», — чушь. У него абсолютно чистейшая история, и он нигде не отбывал наказания. Это чья-то злая выдумка.

— Какую роль вы играли в деле о передаче денег, из-за которой вас с Мартышовым задержали?

— Передача шла через [помощника Павла Тапашиди] Александра Дудку после того, как я переговорил с [застройщиком Павлом] Тапашиди. Впоследствии Дудка вёл со мной переговоры по всем этим делам. Изначально ко мне обратился Мартышов с тем, что у них [в ОБЭП] есть экспертиза по строительству домов, проведённая по инициативе истца специалистом Центра судебной строительно-технической экспертизы и проектирования БГТУ имени Шухова. Они построили дом, не соответствующий требованиям. Согласно экспертизе, дом должны были снести — в нём нельзя было доделать или переделать что-то, нельзя было исправить ошибку. В этой экспертизе есть конкретное заключение, согласно которому он не соответствует уровню жилья — создание угрозы жизни и [уголовная] статья. Он [Матышов] сказал, что у них есть проблема, эту проблему надо решать.

— Это был жилой дом в посёлке «Лимон», который построил Павел Тапашиди?

— Да, в посёлке «Лимон», многоквартирный жилой дом. Я передал Тапашиди эту информацию. Через день-два со мной связался Дудка, чтобы решить этот вопрос. Дальше получилось так, как получилось (Cергей Иваненко, скорее всего, имеет ввиду его последующее задержание и обвинение в посредничестве в передаче взятки — прим. Ф.).

article-13459

Об Александре Евдокимове, Вячеславе Пристане и долге перед Павлом Тапашиди

— Давайте поговорим об Александре Евдокимове. Когда вы с ним познакомились и при каких обстоятельствах?

— Я с ним познакомился в июне-июле месяце 2019 года. Мне позвонил Тапашиди и сказал: «У меня есть представитель, которому я доверяю, который представляет мои интересы, которому я выделил автомобиль и водителя, — это от и до мой человек». Он попросил у меня помощи по [иску к бывшему компаньону Павла Тапашиди Александру] Олещенко, сказал: «Посмотри юридически, как можно разрешить этот вопрос». Я сразу дал ему человека, который, как я видел, знал, как решить этот вопрос. Они совместно встречались в офисе «Лимона» и с Тапашиди, и с Дудкой, и с человеком Евдокимова.

Юрист предложила им вариант решения этого вопроса, как правильно нужно всё сделать, потому что у них не хватало доказательной базы, чтобы выиграть суд, но они не приняли то, что она предлагала, во внимание. Сказали, что им это неинтересно, и в суд пойдёт их юрист. Мы на тот момент уже обговорили сумму, что это будет стоить примерно 200 тысяч рублей. Эти деньги я конкретно брал под расписку, в которой написал, по какому делу беру и за что. Я встречался с юристом, их состыковал, но в итоге они всё, естественно, проиграли, потому что пошли неправильным путём. Тогда же у меня случился домашний арест. Я просто не смог вернуть ему эти деньги и в июне, когда я уже вышел на работу, я ему написал: «Павел, давай мы встретимся, я готов возвращать тебе деньги».

— Александр Евдокимов как-то участвовал в этом процессе?

— Я знаю, что Евдокимов конкретно участвовал в операции по-моему аресту. Разрабатывал её. Я это прекрасно знаю, потому что он работал на Тапашиди, представлял его интересы. Когда случился этот конфуз [с задержанием и обвинением по делу в посредничестве при даче взятки Сергею Мартышову], Евдокимов вышел на моего отца и сказал: «Давайте найдём решение. У вас есть долг перед Тапашиди — 4,2 миллиона, давайте выйдем на мировое [соглашение] и как-то это решим». Деньги большие. Естественно этой суммы у нас не было. Отец с ним вместе проработал, рассказал, где у нас есть интересы с людьми, где можно эту сумму взять. Сумма была около 6 миллионов. Он [Евдокимов] сказал, что [мы должны вернуть] 4,2 миллиона и проценты. Все переговоры велись Евдокимовым.

— Это не имело отношения к 10 миллионам рублей, которые вы, по словам Павла Тапашиди, ему должны?

— На тот момент ещё пока не имело. Люди [к которым мы обращались за помощью] прогарантировали, что «мы готовы отдать эту сумму», и после этого не будет никаких претензий. Потом Евдокимов вышел на связь и сказал, что Тапашиди не хочет 6 миллионов, и у него какие-то другие требования, но не стал их озвучивать. Потом уже сам Тапашиди вышел на наших адвокатов и через своих адвокатов заявил, что не надо Евдокимову [ничего платить]: «Я хочу все деньги сам получить», хотя я знаю, что 4 миллиона [по договорённости с Евдокимовым] получал Тапашиди, остальное — сумма Евдокимова.

После [Павел Тапашиди] начал выходить напрямую на переговоры с моим отцом, чтобы этот вопрос урегулировать. У них была встреча с отцом, на которой он сказал, что сумма не 6 миллионов, а 10,2. Он был готов поклясться на Библии, что это сумма соответствует действительности. Тогда отец не понял вообще, что происходит. Он, конечно, верил сыну, что [долг] всего 4,2 миллиона, но так как отец у меня верующий, а Тапашиди говорил, что [долг] 10,2 миллиона, он сказал: «Давай придём к какому-то общему знаменателю», и они начали переговоры.

У меня есть записи, где он клянётся на Библии, что я ему должен 10,2 миллиона. Я их могу предоставить. А потом там якобы появляется 5 миллионов, он говорит: «Ладно, я даю скидку». Сначала, я так понимаю, жадность его губит на 6 миллионах — ему мало, потом — на 10,2. Естественно никакие переговоры дальше не пошли. Мы не согласны с этой суммой и предложили ему пройти полиграф. Я вот хочу в конце, чтобы вы резюмировали: я хочу пройти его вместе с ним на выбор вашей редакции. Пусть скажет на полиграфе, что он мне давал эту сумму. У меня есть неопровержимые доказательства того, что не давал.

Я буду сейчас и в следствии, и в суде обязательно заявлять свидетелей, и мы будем привлекать его к статье, потому что он пытается обмануть следствие. У меня есть доказательства, которые я не предъявлял. Я пытаюсь с ним выйти сейчас на мировую, потому что люди связались с ним и сказали, что готовы сейчас погасить ему 2 миллиона рублей хоть завтра. Вчера были переговоры, позавчера были переговоры. Я на следствии сказал, что мы с Тапашиди идём на мировое. Вчера я получаю угрозы через моего адвоката [от Павла Тапашиди]: «Я иду до конца. Я иду в суд» — там очень много всего. То есть, человек не хочет идти ни на какие договорённости. Я готов погасить эту сумму и буду гасить её при любых раскладах, но я буду доказывать до конца, что эта сумма 4,2 миллиона — ни больше, ни меньше. Я заявляю сегодня свидетелей, которые вели дело Тапашиди, и будут выступать с голосовыми сообщениями, с записями.

— Деньги у Тапашиди вы никогда не занимали?

— Я у него деньги никогда не занимал. Ни одного факта нет, что я приезжал к нему и занимал деньги.

— Павел Тапашиди говорил, что Александр Евдокимов общался с вами и Пристаном, и якобы после этого вы могли начать писать друг на друга заявления в полицию и Следственный комитет. Вы писали на Пристана заявления?

— При таком деле, как у меня, арест накладывается на всё имущество сразу. Соответственно, в этот же день, когда всё началось, они запросили всё имущество, что было у родственников для того, чтобы сделать это обеспечительной мерой по иску. Естественно на Пристана, которому и принадлежал участок с домом, в котором я жил, было давление со стороны Тапашиди, чтобы это имущество перешло на сторону Следственного комитета в качестве обеспечительной меры.

— Вы не писали на Пристана заявление?

— Заявление пишется обязательно, чтобы разобраться с обеспечительными мерами, но заявление об уголовном преследовании я на него не писал.

— Он тоже соответственно на вас ничего не писал?

— Да. Не было ничего. У него ко мне претензии есть по деятельности «Белогорье Инвест-Строя» , но они не связаны с Тапашиди. Никак. Это наше недопонимание, которое привело к тому, что сейчас идёт гражданский суд.

— Тогда, как я понимаю, Евдокимов не выступал посредником между вами и Вячеславом Пристаном?

— Да. Никогда не выступал.

— И после того, как Евдокимов перестал работать с Тапашиди, вы не общались с ним ни о каких уголовных делах?

— Абсолютно никаких уголовных дел он не предлагал заводить. Никогда не было такого.

— Рядом с домом Евдокимова горела машина, которая якобы принадлежала его жене. Вы что-то знаете про это?

— Я слышал об этом. У меня там брат приезжал, он сосед его. Напротив машины через дорогу он жёг слишком много мусора, очень много мусора. Хотя, как он говорит, когда он приезжал, костёр там практически догорал. Может и поджог был, но как бы мне ни был неприятен на сегодняшний день Тапашиди, думаю, это не его рук дело. Это может быть просто стечением обстоятельств.

— У вас нет никаких неприязненных отношений с Евдокимовым?

— Вообще ноль: он мне не друг и не враг.

О доме в Никольском и причинах банкротства «Европы»

— Объясните, как дом в Никольском и участок перешли от вас к Ирине Поцелуевой.

— Десять лет назад по моей деятельности я дом переоформил на Вячеслава Пристана. У нас была договоренность, что я живу в нём до последнего дня — это была моя доля в его бизнесе, которую я фактически мог выкупить по окончанию нашей совместной работы в «Белогорье Инвест-Строе». Он вносил живые деньги, я вносил долю в бизнесе домом. По результату деятельности мы должны были распределить будущую прибыль, если бы она была и, соответственно, забрать своё вложенное. Но у нас пошёл процесс, близкий к банкротству, и на тот момент начались небольшие разногласия в этом вопросе. Я даже в процессе банкротства жил в этом доме, но понимал, что когда-то его выкуплю. У меня не было претензий к нему, а у него ко мне. То, что когда я сидел под домашним арестом, они искали способ продать дом, я не имею к этому претензий.

К Евдокимову дом перешёл просто по договору купли-продажи от Пристана. Я знаю, что он продал его за деньги. Тапашиди оценивал это дом в 12–13 миллионов — это весь участок. Он состоял из трёх участков. Дом он купил — один участок, один участок он так и не купил и потом выкупил долю у Белгородского хладокомбината, тоже около 3-4 миллионов. Сумма сделки примерна такая, как оценивал Тапашиди.

— А как вы стали обладателем этого участка до того, как он перешёл Пристану?

— Я покупал его у троих людей — у трёх разных физлиц [покупал] три разных участка. На тот момент там не было ни света, ни газа, ни дороги — вообще ничего. Это была глушь, которая вообще никому не была интересна. Я купил участок и жил там почти 15 лет. Конечно, за 15 лет я многое там сделал, так как планировал дальше там жить.

— Складывается ощущение, в том числе из нашего расследования, что вы на протяжении всей своей предпринимательской деятельности открывали компании, брали деньги, а потом их намеренно банкротили или продавали каким-то непонятным людям, когда начинались проблемы, как это было со стройкой в микрорайоне Новодубовской. Вы можете это как-то объяснить?

— Мы продали её [компанию «Белогорье Инвест-Строй», которая была застройщиком Новодубовского] на пике. У нас были хорошие выручки. Нам предложили хорошие условия, и мы её продали. Банкротство мы проходили один раз — это был Forman.

— А «Европа»?

— Я целиком и полностью поддерживаю Пристана [в банкротстве «Европы»]. Когда мы начали строить «Европу», у нас вообще вопросов не было. Мы строили, вводили в эксплуатацию, продавали. У нас даже аукцион был — МВД продали 10–12 квартир, люди и по сей день там живут. Но когда создали фонд (предположительно речь идёт о фонде, в который добровольно могли вносить деньги предприниматели, которые хотели что-то построить — прим. Ф.), в который нужно было платить 3 тысячи рублей с квадратного метра, вот тогда у нас начались реальные проблемы.

У нас однокомнатная квартира стоила 1,2 миллиона — таких цен нигде не было, потому что у нас были минимальные затраты: не было кредитов, в большинстве случаев мы работали хозспособом, у нас не было «экспертных» домов — они все были до тысячи квадратных метров, — поэтому мы не проходили экспертизу. Это были маленькие дома с прилегающим участком — тенденция на таунхаусы тогда только зарождалась. При начале строительства мы получили разрешение на весь массив. Начали строить в том числе социальные объекты, два дома для переселенцев, и тут появляются представители фонда, которые говорят: «Ребята, а за ранее построенные дома, где ваши перечисления?». Фонд начал считать нам по 3 тысячи рублей за квадратный метр уже построенного и сданного жилья. То есть, мы, допустим, ввели в эксплуатацию 3 тысячи квадратных метров, и за них 10 миллионов надо было заплатить. Ладно, когда ты закладываешь в смету будущий платёж, но от нас требовали деньги за уже введённые в эксплуатацию дома.

Так в какой-то момент фонд превратился в некий официальный рэкет. [В администрации нам говорили:] «Все ваши разрешения, которые выданы, недействительны. Может, вы их сами на коленке выписали?» (обращаем внимание, что это слова Сергея Иваненко, которые мы не можем подтвердить ещё каким-либо источником — прим.Ф.). Мы говорим: «Подождите, видите, вот подпись администрации, архитектора, вот она зарегистрирована», [на что в администрации нам отвечали:] «Нет, у нас новая форма разрешения».

— Это был фонд администрации?

— Да. Фонд, куда все застройщики перечисляют деньги официально. Вот, допустим, Вячеслав Пристан строил здание, где сейчас находится пивзавод, я лично с ним приезжал в администрацию, и после переговоров с главой они договорились, что за него надо заплатить 3 миллиона в фонд развития района, а если 1,5 миллиона он заплатит сразу, то оставшиеся 1,5 миллиона платить не надо. Он заплатил за завод, и когда уже дело дошло до ввода в эксплуатацию жилых домов и завода, нам сказали: «Подождите, сколько вы завод заплатили? 1,5 миллиона? Мало. Надо ещё 1,5 миллиона доплатить. А там ещё вот столько доплатить», и Пристан в этой ситуации может повёл себя некорректно и поругался, хотя по-мужски он прав — он выполнил свои обязательства.

И после этого у нас начались очень большие проблемы с вводом жилья. В любом доме можно найти косяки. В администрации начали выискивать, что у нас не так, и пошли десятки миллионов затрат на судебные иски: у нас договоры были такие, что если с нашей стороны идёт просрочка, то мы платим по двойной цене. Человек внёс миллион — мы должны ему два. Там были те, кто внёс 300 тысяч (у нас были свои оборотные средства, и мы предлагали разные условия, человек даже мог въехать в квартиру и потом её выкупить), и 1 миллион выиграл в суде. Когда мы уже поняли, что у нас 20–30 исков, и мы все их проиграли, кроме банкротства нам ничего не оставалось.

У нас в фонд ушло более 20 миллионов рублей. Мы строили соцжильё, то есть, мы должны были построить квартиры минимум 30 квадратов при условии, что заселялись переселенцы, у которых были квартиры по 16 «квадратов». Соответственно, они платили только за 16 квадратов, и разница по квадратным метрам была нашей — это более 100 миллионов, которые нам не доплатили. Нам должны были компенсировать или хотя бы засчитать её в фонд. Но никто этого не сделал. Пристан возмущался этим, и тут я целиком его поддерживаю. Администрация района вставила нам по полной программе.

О работе с Павлом Тапашиди и последующих уголовных делах по его заявлениям

— Сколько уголовных дел на вас сейчас открыто?

— По заявлению Тапашиди на 4 миллиона рублей одно уголовное дело и на 200 тысяч — второе. Общая сумма 4,2 миллиона рублей. Сейчас они объединены. 4 миллиона касаются подключения техусловий по энергоснабжению [посёлка «Лимон», которое не было выполнено] и 200 тысяч — это были юридические услуги для поиска юриста по делу между Павлом Тапашиди и его оппонентами.

— С делом дольщиков «Европы» они объединены?

— Да, но обвинение мне ещё не предъявлено. Идёт следствие. Чтобы вы понимали, по статье 200.3 Уголовного кодекса РФ («Привлечение денежных средств граждан в нарушение требований законодательства Российской Федерации об участии в долевом строительстве многоквартирных домов и (или) иных объектов недвижимости» — прим. Ф.) [по которой возбуждено дело дольщиков], если люди получили свои квартиры или им возмещён ущерб, то уголовное дело автоматически закрывается. Все люди [бывшие дольщиками «Европы»] получили квартиры. Мы сейчас доказываем, что принимали участие в передаче квартир. Приезжают подрядчики, которым мы непосредственно платили деньги, приезжает конкурсный управляющий и так далее. Сейчас формируется база, как это [жильё] вводилось. Вдруг кто-то не получил квартиру, то есть, опрашиваются клиенты, которые получили эти квартиры, чтобы выяснить, имеют ли они ко мне претензии. Плюс сейчас мы подаём [заявление] в Верховный суд РФ, потому что на меня по этому делу уже выписывали штраф. Мы ждём решения суда, где мы оспариваем решение [о возбуждении уголовного дела], потому что там уже прошёл срок. На сегодняшний день даже, если мы не будем подавать в Верховный суд РФ, все получили квартиры. В этом ракурсе вопросов никаких нет, не осталось никаких обиженных.

— Как произошло, что вы обязались подключить электричество, взяли деньги, но ничего не подключили?

— Вообще, как начинал Тапашиди? Он же начал точечно застраивать, какую-то мелочь строил, а потом на меня вышел наш общий знакомый и попросил помочь Тапашиди купить хороший участок. У него были хорошие инвесторы, я ему предложил несколько вариантов, и мы выбрали тот, где он сейчас строит «Лимон». Сумма была всего 3 миллиона за гектар — это было очень выгодное предложение. До появления Дудки, когда у него работал [бывший компаньон Павла Тапашиди] Александр Олещенко, мы очень плотно с Олещенко работали. Мы консультировали друг друга по разным вопросам: от цен до возведения стен. Я прошёл раньше них все эти круги по согласованию и мог реально им помочь: техусловия можно подключить за 100 тысяч рублей, а можно за 10 миллионов — настолько разный формат договорённостей. Я не говорю про взятки, это всё делалось официально.

Я должен был провести электричество. Речь шла только об электричестве. Я должен был подсоединить микрорайон на определённый киловатт, я это сделать не успел, потому что он договорился с другими людьми. Времени прошло действительно много, не всё получалось, как я хотел, потому что один закон поменялся, потом второй. Я уже понимал, что всё затянулось, и сказал ему: «Паш, давай я напишу тебе расписку, потому что эта компания [которая должна была подключить электричество], а это я — человек. Я готов написать тебе расписку, чтобы ты не думал, что куда-то деньги ушли не туда. Я тебе эти деньги верну по-другому как-нибудь, может быть коммуникации, канализацию [сделаю], проработаем, подумаем.

У нас нормально беседа шла, пока не получилось то, что получилось. Павел всегда решает вопрос через нескольких человек. Он договорился с одним, со вторым, с третьим — кто первый сделал, тот прав, а все остальные — враги. Со всеми, с кем он работал, он сейчас судится, хочет их посадить — он считает, что все вокруг него мошенники. Есть свидетельские показания, что у меня была возможность сделать это, потому что я делал подобное [раньше], подключал не один массив, во-вторых, я общался с людьми — все энергетики и подрядчики знают, что я приезжал. Мы с Олещенко даже прорабатывали, какая линия пойдёт, где провести её. Если бы у меня были мошеннические действия, я бы никогда не написал расписку по этим деньгам спустя столько времени и сейчас я бы сопротивлялся, говорил, что я не знаю, что это за компания, ничего не знаю, ничего не помню.

Я реально хочу примириться, потому что я не публичный человек, хочу закрыть свой долг и дальше заниматься работой. Вроде бы, мы друг друга поняли. Потом я попросил людей, которым он доверяет, примирить меня с ним. Утром он говорит: «Дам Иваненко последний шанс», вечером пишет моему адвокату: «Никаких примирений», на следующий день он говорит: «Ладно, в уголовном процессе гасить [долг]». И это правильно, это будет смягчающим и так далее. Потом он мне пишет: «Нет, не надо. Я хочу крови», и при всём при этом у меня позиция остаётся прежней: я не хочу отомстить Тапашиди. Я хочу погасить свой долг и забыть про это.

Напомним, что мы открыты для предоставления позиций всех упомянутых в этом интервью людей, поэтому желающие могут связаться с редакцией любым удобным способом: по телефону 8 951 131 12 10, в мессенджерах по этому же номеру или по почте pr@fonar.tv.