Хариус среди хаоса. Что губит наши реки и озера
О революции против эволюции, сознании питекантропа и реабилитации водоёмов
«На освоенной территории России практически не осталось водных объектов, в которые человек может войти, не опасаясь за своё здоровье», – говорит доктор технических наук, заслуженный эколог РФ, академик Российской экологической академии, академик Международной академии наук экологии, безопасности жизнедеятельности, профессор Александр Попов.
Влияние цивилизации
– Александр Николаевич, от чего зависит состояние водных объектов (рек, водоёмов)?
– От многих факторов. Одним из основных является хозяйственная деятельность. Покажу на примере нашего региона. Начнём с того, что на освоенной территории области, там, где развита промышленность, всего 11% водных ресурсов, а все основные сконцентрированы на севере, северо-востоке региона. Необходимо ещё и учесть, что эти 11% – либо малые реки, либо истоки средних. Ещё в XVIII веке на них были построены водохранилища, благодаря которым получали механическую энергию, необходимую для развивающейся промышленности. Собственно, значительное антропогенное вмешательство в естественное функционирование наших рек, изменившее их гидрологическую сущность и гидрохимический режим, объясняет современное их состояние.
На состояние водных объектов оказывает влияние хозяйствення деятельностью не только на их акватории, но и на водосборе. Не надо забывать, что в нашей области первично на водосборе рек были нетронутые леса, которых сегодня у нас практически не осталось, – те, что мы имеем, вторичны. Вырубка лесов, не снижая объёма стока воды с водосбора, перераспределяет сток во времени. Если изначально в период весеннего паводка снег таял в лесах более медленно, часть воды успевала аккумулироваться в почве и в последующем стекать в реки в виде грунтового и подземного стока, часть воды стекало в водные объекты постепенно, то там, где леса были вырублены, вода весной и в период дождей стекает очень быстро по не оттаявшей земле. Но общий объём стока с водосбора практически не изменился (может быть, только в результате каких-то климатических изменений).
Основной объём воды стекает весной, а летом и зимой сток с водосбора стал значительно ниже. И реки действительно в летний и зимний периоды мелеют. Часть весеннего стока накапливается в прудах и водохранилищах, но компенсировать потерю стока это не может. Более того, из прудов и водохранилищ повышается испарение. А часть воды из них используется людьми безвозвратно, то есть обратно в водотоки она не попадает.
Ещё один весьма важный фактор: мы сбрасываем в водные объекты достаточно много загрязняющих веществ, которые сами и производим. Десять тысяч лет назад ещё питекантропы отметили высокую перерабатывающую способность водных объектов. Они сбрасывали туда свои отходы и были спокойны, зная, что ничего плохого не случится. Но тогдашние отходы ни по количеству, ни по качеству несравнимы с сегодняшними. На сегодня перерабатывающая способность экосистем водных объектов значительно ниже поступающих в них загрязнений. А некоторые они и вообще не могут трансформировать.
Живое существо
– При этом сознание осталось на уровне питекантропов?
– Вот именно. Поэтому мы сбрасываем, сбрасываем, сбрасываем... В своё время считалось, что водные ресурсы безграничны. Они воспроизводимы, да, но мы забываем, что качество воды за счёт привнесения отходов нашей хозяйственной деятельности может измениться так, что использовать водные объекты мы в принципе не сможем не только для питьевого водоснабжения, но и в качестве рекреационного потенциала.
Кстати, сброс бытовых сточных вод – также одна из причин не только ухудшения качества воды, но обмеления рек. Даже очищенные сточные воды несут в себе много биогенных веществ, которые вызывают бурный рост растительности. А она, в свою очередь, замедляет течение. Течение замедляется, значит, в этом месте начинает оседать больше взвешенных веществ. Кроме того, отлагается отмирающая биомасса водной растительности. В итоге происходят замедление скорости воды в русле, заболачивание поймы. В свою очередь эти изменения приводят и к изменениям качества воды. И к изменению экосистемы в целом. Сегодня, думаю, мы мало где найдём первичные экосистемы.
– Наше родовое гнездо – дом прабабушки – стоит рядом с рекой Пышмой. Мама рассказывала, что в её детстве по ней лес сплавляли, а сейчас я без труда перехожу её вброд. Может она исчезнуть совсем?
– В целом Пышма вряд ли исчезнет. Река достаточно большая. Но отдельные участки, особенно в верховьях, при нашем ведении хозяйственной деятельности на акватории и водосборе трансформироваться в нечто другое – да. Почему вы переходите реку вброд? Потому что она обмелела. Почему обмелела? Потому что в результате хозяйственной деятельности вынос с территории водосбора взвешенных веществ стал выше. Летний сток ниже. Сброс загрязнений больше. Река просто заиливается, зарастает. Пойма заболачивается. Появляется нечто, отличающееся от привычной нам реки.
Мы как-то занимались малыми реками – давно это было. Так вот. В 70-х годах в Ставропольском крае исчезло около 10 тысяч малых рек! За счёт тех «революционных» преобразований, которые производились на их водосборах – использование стока на орошение и другие виды деятельности. А малые реки питают средние и большие. Последствия подобных «революций» представляете? А мы за последние столетия только и делаем, что революционно что-то в окружающей нас природе изменяем. А природе свойственно эволюционное развитие, а революции всегда имеют жёсткие последствия.
– Я правильно понимаю, что агрессивная нагрузка на водоёмы может привести к экологической катастрофе?
– Конечно. И мы начали потихонечку понимать, что именно нужно делать, чтобы этого не произошло. Главное – помнить, что водная, наземная система (система водосбора) и воздушная экосистемы взаимосвязаны. Зная это, мы можем предпринять некие реабилитирующие действия, которые приведут к улучшению всех эти экосистемы. Но, к сожалению, не всегда это понимание проявляется в действиях, зачастую оно игнорируется.
Конфликт интересов
– Восстановление водных объектов и их реабилитация – это разные вещи?
– Конечно. Мы сегодня ушли от термина «восстановлени» и пришли к понятию «реабилитация», потому что многие водные объекты настолько изменены, что восстановить их невозможно. Вот, к примеру, была программа по «Возрождению Волги», к которой был вопрос: что вы там собираетесь восстанавливать, возрождать? Сегодня Волга – это каскад водохранилищ, как её восстановишь? А реабилитация подразумевает приведение к состоянию, пригодному для использования для водопользования.
Ещё один момент. К сожалению, в России до сих пор не могут понять – прежде чем ты дашь какие-то предложения по организации хозяйственой деятельности на акватории или водосборе, по реабилитации водного объекта, ты должен ответить на вопрос: а что будет после реализации мероприятий? Один из принципов экосистемного подхода, который разработан Европейской экономической комиссией ООН ещё в 80-х годах прошлого века, говорит о том, что любое воздействие на водосборе и на акватории должно сопровождаться прогнозом происходящих при этом изменений в водотоке. То есть я должен сказать, что будет, если я сделаю вот это, вот это и вот это. А сегодня начинают, например, что-то там копать, спрашиваешь: а что будет с рекой, например? Отвечают: «Будет лучше!» Я это называю словесным поносом, потому что любая характеристика водного объекта имеет численное значение, иными словами, объективные показатели. Покажи, что было и что будет после, опираясь на конкретные данные. И помни, что ты за безопасность рекомендованных тобой воздействий и мероприятий несёшь полную ответственность, как и те, кто их реализует.
Попробуем рассмотреть на конкретном примере. Взять локальную экологическую катастрофу на северных реках области близ Ивделя и Североуральска. Всю вину за неё свалили на металлургическую компанию, не захотев, почему-то разобраться в цепочке её формирования. Между тем в результате чего всё произошло? В результате реализации всеми согласованного проекта по добыче медно-цинковых руд. Подчёркиваю – всеми согласованного. Но более бездарного проекта по охране окружающей среды для этих условий я не встречал! И разрабатывала его структура, которая в холдинг не входит. И экспертиза проекта была столь же бездарна, как сам проект. Металлургическая компания стоит в этой цепочке как реализатор в конце, поэтому давайте наказывать не только её, поскольку есть проектировщики, эксперты, согласующие организации. Я компанию не защищаю – ошибок и у них достаточно. Но цепочку-то надо просмотреть в первую очередь для того, чтобы не появлялось таких вот проектов и экспертизы, чтобы мы не имели таких последствий их реализации. И, наконец, обозначить всех, кто причастен к этому безобразию, и принимать какие-то меры в их отношении.
– Реанимировать пострадавшие реки возможно?
– Реабилитация северных рек, попавших под антропогенное воздействие, возможна. Но это долгий процесс. При условии прекращения воздействия на них время восстановления экосистемы – 5–10 лет. Но представляете, среди всего этого хаоса – с одной, с другой стороны «кислые» реки – есть река, где живёт хариус. То есть база, основа для возрождения экосистемы есть.
– Окончание жизни водного объекта – процесс противоестественный или закономерный?
– Закономерный. Особенно это проявляется в жизни озёр. У нас ведь навалом болот, а это всё бывшие озёра. Или возьмите озеро Глухое – это ведь, по сути, окно в большом болоте. Или, скажем, в посёлке Медном сады сегодня расположены в ложе бывшего торфяного болота, на месте которого, в свою очередь, было озеро. Так что всё закономерно.
– То есть когда-нибудь мы можем засохнуть?
– Не совсем. Болота тоже специфический, но водный объект. Лишиться озёр, во всяком случае, точно можем. Но это не скоро, если мы сами не поможем ускорить процесс их деградации. Дело в том, нередко возникает конфликт между коммерческими интересами и природой, требующей к себе бережного отношения, поскольку организация защиты или реабилитации окружающей среды – мероприятия достаточно дорогостоящие.
Возьмите озеро Шарташ, которому порядка десяти тысяч лет. Заилено наполовину – там 19 миллионов кубометров сапропеля и 20 миллионов кубометров воды. И процесс заиления продолжается лавинообразно. А мы Шарташ нагружаем, нагружаем и нагружаем. Но надо же понимать, что нагрузка, которую может принять водный объект, ограничена, а сверхнагрузка приводит к изменению эксистемы, и эти изменения мы чувствуем на своей шкуре. Если вы войдёте в воду в период интенсивного цветения, вы можете получить щелочной ожог. И такие примеры мы имеем. В своё время ниже плотины Белоярского водохранилища купались дети, после чего родители заметили у них покраснения на коже, прыщики и так далее. Оказалось, щелочной ожог. Выяснили причину – к плотине Белоярского водохранилища ветровой нагон подогнал большое количество фитопланктона, а цветение воды сопровождается повышением величины pH. Когда измерили величину pH, он оказался 11,5, что свидетельствует о щелочной среде. Кроме того, не надо забывать, что фитопланктон – живое существо, его прижизненные выделения могут опасны. Существует достаточно много видов фитопланктона, токсичных для человека.
В своё время были разработаны мероприятия по реабилитации озера, разработан проект, организован кооператив по реализации проекта, но... При всех разговорах о необходимости сохранения и улучшения состояния озера и в прошлом веке и сейчас пожелания остаются пожеланиями.
Если мы хотим иметь здоровую среду обитания, мы должны вести себя не только как потребители, но как составляющая часть природы, которая нас окружает. Вроде бы её разумная часть?
– Но, порой, разум нам изменяет?
– На этот вопрос отвечу вопросом ко всем читателям: как вы считаете, ликвидация сформированной в течение пятидесяти с лишним лет не одним поколением учёных- водников научно-практической структуры, каковой является РосНИИВХ, разрушение научно-методической и практической цельности решения водохозяйственных проблем в достаточно сложной ситуации, складывающейся в стране с водообеспечением в целом, разумна в настоящее время? По существу, уничтожается коллектив, результаты научно-практической деятельности которого явились основополагающими при формировании ещё в СССР отрасли «Водное хозяйство». Об этом нам, коллективу института, объявили в июле, как некую оптимизацию работы Федерального агентства водных ресурсов. Что собираются оптимизировать, и как?
