«Расслоение социалистического мегаполиса»
В книге «Башня и коробка. Краткая история массового жилья» профессор Школы искусств Глазго Флориан Урбан показывает, как идеи государства всеобщего благосостояния, урбанизация и новые технологии стали фундаментом для самой масштабной стройки в истории человечества. МОСЛЕНТА публикует отрывок. Финальная часть главы «Панельная Москва» из книги Флориана Урбана «Башня и коробка. Краткая история массового жилья» публикуется с разрешения издательства Strelka press. Первую часть главы можно прочитать здесь . Расслоение социалистического мегаполиса В Советском Союзе жилье всегда считалось не товаром, а общественным благом. Приемлемые жилищные условия с XIX века были одной из основных целей рабочего движения. В 1928 году советские власти с гордостью отмечали, что зафиксированная ими ставка арендной платы для населения является самой низкой в мире, а позднее в Конституции СССР было провозглашено право граждан на жилище. Кроме того, важную роль играла и особая идеологическая составляющая. Стандартизация и массовое производство прекрасно соответствовали тому идеалу, который со времен Фридриха Энгельса определял социалистический образ мышления: качество жилья должно было быть всегда одинаковым, а его размер — определяться исключительно потребностями тех, кто в нем обитает. Разумеется, при всех социалистических режимах этот благородный принцип часто не соблюдался уже с первых дней, и привилегированные слои в Советском Союзе неизменно получали жилье получше. Иногда такие различия признавались как совершенно оправданные и на официальном уровне — например, архитекторам и художникам дополнительные площади были положены для профессиональной деятельности, а передовикам производства, деятелям партии и ветеранам более просторные квартиры доставались за их заслуги. В других случаях размер жилья был результатом влиятельности или личных связей. Наиболее ярко привилегии социалистической элиты видны в жилой архитектуре сталинского периода: многие из самых представительных зданий Москвы с их великолепным качеством работ, высокими потолками, большими комнатами и пышными фасадами совершенно официально строились для высокопоставленных представителей номенклатуры. Ансамбль на Калужской заставе был, к примеру, предназначен для офицеров госбезопасности, а многоквартирные дома на Ленинском проспекте — для членов Академии наук СССР. То же относится и к высотке на площади Восстания (ныне Кудринской), и к роскошной застройке радиальных магистралей Ленинградского, Кутузовского и Ленинского проспектов. Типовое жилье хрущевской эпохи внесло некоторые поправки в это зримое разграничение. Представители элиты сохранили свои привилегии, и многие из них продолжили жить в сталинских зданиях, а риторике одинаковых жилищных условий для всех соответствовали отныне панельные новостройки. По крайней мере, равенства в них было больше. Но означало ли это новое жилищное равенство во всех, кроме нескольких центральных, районах столицы, что разницы между этими районами больше не существовало? Отнюдь нет. Несмотря на насаждаемое несколько десятилетий однообразие, люди по-прежнему воспринимали одни части города как «хорошие», а другие — как «плохие», так что и типовая застройка становилась более и менее престижной. Одинаковые с виду массивы коробок классифицировались теперь по множеству критериев, таких как количество парков в округе, транспортная доступность, близость к рабочим местам и качество социальной инфраструктуры. Представления о разной ценности однотипных микрорайонов особенно прочно укоренились в Москве и Ленинграде, где были сосредоточены компактные группы привилегированных советских граждан. Эти советские мегаполисы были гораздо более гомогенны, чем капиталистические города сравнимого размера. Имевшиеся различия, однако, очень примечательны, поскольку они противоречили не только официально провозглашенной цели равенства жилищных условий, но и, если говорить о престижных районах массовой застройки, очевидной одинаковости архитектуры. Классовые различия в социалистическом обществе плохо поддаются оценке, однако сравнение доли жителей с высшим образованием показывает, что в Москве на протяжении большей части позднесоветского периода образованная часть населения была сконцентрирована внутри Садового кольца, на севере, а также на юго-западе в окрестностях МГУ. В этих же районах были самые большие квартиры. Представители рабочего класса чаще селились на востоке и юго-востоке города. Примерно так же выглядело распределение по районам количества жилой площади на душу населения — в центре и на западе города оно было заметно выше. Сходной была и география привлекательных, по мнению москвичей, районов, хотя в эпоху, когда даже помыслить о свободном выборе места жительства могли очень немногие, такие индивидуальные предпочтения чаще всего оставались невысказанными. В 1970-е годы, однако, острота жилищного кризиса спала и усилилась градация массового жилья по географическому признаку: представления о том, что одни районы лучше других, стали более распространенными. Советские ученые признали, что классовые различия существуют, и начали их изучение, несмотря на то что это противоречило базовым установкам социалистической идеологии. Поскольку при проведении любого анкетирования требовалось разрешение властей, а давали его неохотно, некоторые специалисты, изучая престижность московских районов, прибегли к анализу открытых баз так называемых заявок (то есть объявлений об обмене жилья)38. Самыми престижными, по мнению москвичей, районами города были кварталы к западу от Кремля — вокруг проспекта Калинина (ныне Новый Арбат), от улицы Герцена (ныне Большая Никитская) на севере до Кропоткинской (ныне Пречистенка) на юге. Эта часть города, популярная еще у дореволюционной элиты, теперь застраивалась самыми разными зданиями, включая типовые башни и коробки. Престижными считались и северо-западный сектор вдоль Ленинградского проспекта и Ленинградского шоссе, а также длинная полоса от Октябрьской (ныне Калужской) площади мимо парка Горького и зданий МГУ до районов Тропарево и Теплый Стан, расположенных вблизи МКАД. Хрущевки и брежневки за пределами Садового кольца пользовались значительно меньшей популярностью. Наименее престижными были районы на юго-востоке, востоке и северо-востоке города, где было сосредоточено большое количество промышленных предприятий. Такое распределение оставалось практически неизменным, в том числе и в постсоветскую эпоху. В начале XXI века наиболее престижными и самыми дорогими остаются квартиры в дореволюционных или в роскошных сталинских домах внутри Садового кольца и на западной периферии города. Это районы по берегам Москвы-реки, а также уже упомянутые кварталы вдоль Тверской улицы, Ленинградского, Кутузовского и Ленинского проспектов. Более бедные слои населения обычно живут в панельных районах за пределами Садового кольца, худшие из которых расположены на восточных окраинах. Самые непрестижные части города находятся за Московской кольцевой автодорогой. И исследования расселения привилегированных групп, и данные о престижных районах города служат доказательством того, что социальная география Москвы в целом не менялась с дореволюционного времени; можно даже сказать, что в течение советского и постсоветского периодов ее тенденции проявились еще ярче. Исторически схожая поляризация (буржуазный запад и пролетарский восток) наблюдалась почти во всех крупных мегаполисах северного полушария, где господствующие западные ветра уносили чад промышленных предприятий к востоку от города. Однако устойчивостью такого разделения Москва отличается от многих европейских столиц, где география престижных и непрестижных районов изменялась на протяжении XX века, а предпочтения привилегированных групп переключались с центра города на пригороды и обратно. Возможно, самой яркой особенностью Москвы в общеевропейском контексте является полное отсутствие в ней этнических районов. В том, что касается культуры, столица СССР была на удивление гомогенным образованием, несмотря на то, что страну населяли более чем две сотни отдельных этнических групп. Доля нерусского населения среди москвичей колебалась в районе 10%, а данные о сосредоточении представителей той или иной национальности в каком-то определенном районе полностью отсутствуют. География наиболее престижных районов лишь отчасти коррелирует с распространенностью дореволюционных и сталинских жилых домов — их много в историческом центре, но значительно меньше на севере и юго-западе города. Таким образом, одинаковые типовые модернистские здания становились или не становились престижными в зависимости от того, в каком районе они построены, причем это различие было во многом обусловлено такими факторами, как доступность общественного транспорта, близость к рабочим местам и «качество жилой среды». В том, что касается каждого отдельного здания, современная массовая застройка серьезно проигрывала предшествовавшей. В 1970-е годы идеальные представления среднего советского человека о жилище — это скорее квартира в неоклассическом сталинском здании, чем в хрущевке или брежневке: кирпичный или каменный дом с балконами и высокими потолками расположен в центре города; в дополнение к гостиной имеется по комнате на каждого члена семьи; есть все современные удобства, включая газ, горячее водоснабжение, лифт и телефон. Приемлемыми считались все этажи, кроме последнего, где квартиру могло заливать при протечке крыши, и двух нижних, недостатками которых считались шум с улицы и высокий риск краж. Почему же появившееся при Хрущеве и Брежневе массовое жилье считалось скорее приемлемым, чем привлекательным? Во-первых, из-за низкого качества строительства. Проведенное в Санкт-Петербурге исследование показало, что при приватизации социального жилья наиболее глубокие сомнения испытывали жители хрущевок, в отличие от нанимателей лучше оборудованного и менее изношенного жилья брежневского времени и тем более от тех, кто жил в надежных домах сталинской и дореволюционной эпох. Во-вторых, из-за маленького размера и низких потолков хрущевских квартир, которые часто высмеивались как «хоревники». Кроме того, жители жаловались на однообразие типовых микрорайонов, а интеллектуалы осуждали так называемое «квадратно-гнездовое строительство», которое казалось им идеальным отражением приземленного образа мысли большинства советских граждан. В 1974 году треть опрошенных москвичей неодобрительно высказывались о безликости своих домов — это соответствовало настроениям в других социалистических странах, например в ГДР. Ну и наконец, панельные дома редко располагались в центре города: те московские районы, в которых благодаря их «социальному микроклимату, ритму жизни и престижности» с конца 1980-х годов стремились жить привилегированные слои населения, одновременно были и местом сосредоточения большей части сталинских и дореволюционных зданий. Незавидная репутация модульных жилых высоток имеет и другие объяснения. В отличие от прочих городов России, в Москве — как и в Санкт-Петербурге — в историческом центре много удачно расположенных качественных дореволюционных и сталинских зданий с великолепными видами из окон. Изменчивость архитектурных и прочих факторов легко проследить на примере петербургских домов XIX века: когда в них сплошь коммуналки с общими кухнями и санузлами, это один из наименее престижных типов застройки в городе, значительно проигрывающий панельным зданиям; как только такую квартиру удается выкупить целиком, она превращается в высококлассное жилье. Таким образом, отношение к коробкам и башням в огромной мере зависит от контекста: в условиях дефицита они считаются вполне приемлемым вариантом, но стоит появиться более привлекательной альтернативе, как их престиж резко падает. Приватизация и дифференциация Значение панельных башен и коробок не будет до конца понятно, если не учитывать особенности рынка жилья в бывшем Советском Союзе, и особенно в России. Как и в большинстве социалистических стран, свободы передвижения в СССР по сути не существовало. В 1932 году Сталин ввел институт прописки, обязавшей граждан жить по тому адресу, где они прописаны, — впрочем, схожие ограничения существовали и при царском режиме. Для прописки в каком-то другом городе требовалось официальное разрешение, которое обычно выдавалось только в случае брака, поступления в учебное заведение или перехода на новую работу. В Советском Союзе крупные города имели огромные преимущества перед сельской местностью в плане снабжения, культурной жизни и возможностей образования, что создавало гораздо более выраженный, чем в западноевропейских странах, контраст между городом и деревней. Так, переезд в Москву или Ленинград был особенно желанным и в то же время практически недостижимым для большинства жителей малых городов; известно множество случаев фиктивного брака для получения вожделенного разрешения. Кроме того, система прописки была попыткой ограничить дальнейший рост российских мегаполисов, где очередь на получение жилья и так превышала возможности властей. Прописка была формально отменена в 1993 году, когда на смену ей пришла регистрация по месту жительства. Запретительный характер системы нашел, впрочем, свое продолжение в многообразной практике, особенно распространенной в Москве, когда незарегистрированным гражданам отказывают в определенных социальных благах, в том числе в предоставлении жилья, выплате пенсий или медицинском обслуживании. Без регистрации человек подвергается гораздо большему риску стать бродягой, безработным или жертвой полицейского произвола. Кроме всего прочего, действительную регистрацию особенно сложно получить беднякам и представителям определенных этнических групп — в частности, выходцам с Кавказа. В советский период, однако, ограничения, накладываемые на свободу передвижения, имели и позитивные стороны. Те граждане СССР, которые получали в пользование принадлежащие государству квартиры, оказывались в гораздо более устойчивой ситуации, чем наниматели жилья при капитализме. Они должны были платить крайне низкую арендную плату, и им практически не угрожало принудительное выселение — теперь обе эти особенности ностальгически ассоциируются для многих с массовым панельным жильем. В 1990-м, в последний полный год существования Советского Союза, 67% всего жилья в РСФСР предоставляли на условиях социального найма местные власти, государственные предприятия и учреждения; 4% относилось к кооперативам, которые чаще всего организовывали для своих сотрудников предприятия; и только 26%, в основном в сельской местности, принадлежало частным лицам. Своего рода приватизация началась уже на закате советского периода: в декабре 1988 года нанимателям было разрешено выкупать свои квартиры у государства. Это означало, что после внесения символической пошлины за оформление сделки жилец получал право пожизненного наследуемого пользования квартирой без каких-либо арендных платежей, беря на себя в обмен обязательства по ее ремонту и обслуживанию. Введение рыночного капитализма в начале 1990-х годов привело к тому, что жилец мог теперь еще и продать это право, тем самым продавая саму квартиру. Таким образом, в России возникал рынок жилья, сравнимый с западным. В Москве такая свободная купля-продажа недвижимости стала нормой уже к 1993 году. К концу десятилетия примерно 25% российских домохозяйств «выкупили» свои квартиры, тогда как другие 25% уже жили в частных домах. Как правило, ни земельные участки под многоквартирными домами, ни помещения общего пользования внутри самих зданий (чердаки и лестничные клетки) не переходили из рук в руки; их формальными владельцами до сих пор остаются государство или местные власти. Разумеется, эти перемены вызвали немало критики, поскольку самые большие выгоды доставались тем, кто занимал наиболее престижные квартиры. Многие высокопоставленные партийные функционеры и чиновники практически бесплатно получили в собственность просторные апартаменты в центре Москвы, тогда как менее привилегированным горожанам достались крохотные квартиры на окраинах, а то и вовсе ничего. Жильцы, которые занимали свои квартиры «незаконно» (то есть без прописки), остались с пустыми руками. Кроме того, в годы хаоса, последовавшего за распадом Советского Союза, перед мошенниками открылись практически бескрайние возможности для обмана наивных обитателей привлекательной недвижимости. Всеобъемлющая законодательная база для растущего рынка частного жилья до сих пор не совсем готова. Довольно любопытно, однако, что пишущие про «вульгарный кошмар во флорентийском духе» западные специалисты плохо различают дорогое и дешевое массовое жилье. К примеру, либеральная немецкая газета Süddeutsche Zeitung технически совершенно необоснованно назвала «Алые паруса» панельным зданием, тем самым уравняв комплекс с типовыми многоквартирными высотками в ГДР, пользующимися дурной репутацией. Заявляя, что две трети строящегося сейчас в Москве жилья представляют собой подобные «коробки», автор смешивает в одну кучу модернистские панельные здания эпохи социализма и современные кондоминиумы и делает вывод о неизбывной русской традиции, способной исключительно на умножение однообразного кошмара серийной застройки. Хотя в современной России нет негативного отношения к массовому жилью в целом и многоквартирным высоткам в частности, их отдельные отличия являются предметом обостренного внимания. При оценке зданий советского периода качество материальной ткани оказывается куда важнее типологических особенностей. Москвичи, к примеру, уверены, что десятиэтажные брежневки лучше, чем некоторые из пятиэтажных хрущевок сносимых серий. Старые дома, где капитальный ремонт откладывался на протяжении многих десятилетий, менее популярны, чем более новые и менее изношенные. Наконец, спрос на надежные сталинские здания невозможно даже сравнить со спросом на низкокачественные многоквартирные коробки 1950-х и 1960-х годов. Некоторые исследователи трактуют эту ситуацию как утвердившееся в общественном сознании бинарное противопоставление, опирающееся на качество постройки, где на одном полюсе дешевое панельное жилье, а на другом — престижные дома сталинской эпохи с их классической эклектикой фасадов, которую теперь сплошь и рядом копируют дорогие новостройки. Подводя итог, можно сказать, что политика, которую сейчас проводят власти в отношении панельных зданий советской эпохи, глубоко противоречива. С одной стороны, велико искушение распродать обветшалые панельные дома в престижных районах частным компаниям, которые их снесут и осуществят новую застройку освободившихся участков — причем во многих случаях эти планы основаны на весьма сомнительных мотивах, а то и прямой коррупции. С другой, если условием сделки с девелопером оказывается строительство нового дешевого жилья, то город тем самым демонстрирует определенный уровень ответственности по отношению к своим жителям, которым по большей части не по карману арендные платежи по рыночным ставкам. К сожалению, эта ответственность непрерывно ослабевает. До 2006 года Москва обязывала застройщиков обеспечить некоторое количество новых квартир за каждую снесенную хрущевку. Теперь же частные компании должны всего лишь внести в бюджет фиксированную сумму, а дальше уже сам город решает, инвестировать ли эти деньги в строительство жилья. В тех случаях, когда новые жилые дома все-таки появляются, тенденция складывается очевидная: для небогатых нанимателей строятся дешевые и низкокачественные панельные здания, а для богатых покупателей — кирпичные. Хотя доля тех, кто имеет возможность выбирать между разными типами жилой застройки, увеличилась с момента распада Советского Союза, огромному большинству москвичей по-прежнему никуда не деться от своих квартир в панельных домах 1950–1980-х годов. Сохранению этой ситуации способствуют чисто экономические ограничения. Поскольку у нанимателей нет финансовых возможностей для переезда, они придерживаются весьма прагматичных взглядов на свою среду обитания. Никто, кажется, не способен даже вообразить город без таких зданий; эта особенность восприятия препятствует возникновению в общественном сознании какого-либо стремления к жилью иного типа. Немногочисленные богатые и очень богатые люди живут как-то иначе, а родным домом для обычных горожан остаются коробки и башни из готовых деталей — и эта ситуация едва ли изменится в обозримом будущем.
