ЭХО ВОЙНЫ. ПИСЬМА С ФРОНТА И НА ФРОНТ
Удивительная переписка военных лет мужа и жены, сохранившаяся в семейном архиве до наших дней
У ассоциаций бывает разная природа. И мне трудно объяснить, почему, с волнением читая эти письма более чем 75-летней давности, до меня, словно эхо далекого прошлого, доносились пронизанные болью пережитого военного времени строки Булата Окуджавы:
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли,
повзрослели они до поры,
на пороге едва помаячили
и ушли за солдатом солдат…
До свидания, мальчики! Мальчики,
постарайтесь вернуться назад.
О каких письмах идет речь? О письмах солдата с фронта жене и маленькому сыну и ответных письмах ему на фронт. На один из самых трагических фронтов Отечественной войны – Ленинградский, в блокадный город, который держался почти 900 (точнее – 872, согласно военно-исторической хронике) дней и ночей. И выстоял. А недавно, спустя семь с лишним десятилетий, сын того солдата, Михаил Рудин, ставший известным не только в России, но и далеко за ее рубежами специалистом по нефти и газу, случайно обнаружил в семейном архиве эти письма и сделал их достоянием гласности в виде книжки – «Письма с фронта и на фронт».
Можно считать в какой-то степени чудом, что эти пожелтевшие листки солдатской почты сохранились, хотя прошло уже более 35 лет после смерти тех, чьи подписи стояли в конце каждого письма, – Григория и Софии Рудиных. Судьба этой семьи как две капли воды похожа на судьбы миллионов советских людей, которых на годы разлучила война. Многих – навсегда.
Рудиным повезло – они не только остались живы в военное лихолетье, но и сохранили возможность поддерживать связь друг с другом с помощью писем, которые по цензурным соображениям того времени не могли дать представления о том, что происходит в районе боевых действий – на каждом письме стоял штамп военной цензуры. Поэтому до далекого Кунгура в Пермской области, где в эвакуации находилась София с крохотным Мишей, доходили только подробности бытовой жизни ее мужа, хотя вокруг бушевала страшная война и фашистская блокада держала город и защищавшие его части Красной армии в смертельном кольце.
К слову сказать, это была не первая и не последняя война в жизни профессионального газетчика Григория Рудина. До Лениградского фронта, куда он попал, вступив в народное ополчение, он побывал на финской войне, а в августе 1945-го был направлен на Дальний Восток, где участвовал в войне с Японией. Так что близких – жену и сына – он впервые увидел после долгой военной разлуки только в декабре 1945 года. Он демобилизовался из армии и продолжил свою прежнюю, любимую работу в газете «Ленинградская правда». Разумеется, ему тогда и в голову не могло прийти, что его кроха-сын через семь с лишним десятилетий с помощью чудом сохранившихся писем воссоздаст то трагическое и героическое время, которое нельзя забыть, в книге «Письма с фронта и на фронт».
Привет из пещеры…
Удивительное ощущение, когда читаешь эти письма, – словно не бушует страшная война, не гибнут люди и не находится ежечасно в кольце смертельной опасности любимый человек. Человек, который, отправив жену с крохой-сыном в далекую безвестную эвакуацию, пошел в военкомат в первые дни войны, чтобы защищать Родину. И вот уже в далекий Кунгур улетает первая весточка от курсанта, ставшего вскоре командиром взвода связи. «Родненькие вы мои! Как чертовски медленно тянется время, – пишет молодой боец жене и сыну. – Прошло каких-нибудь 15 дней нашего расставания, а ведь кажется, что прошла целая вечность. Тяжесть разлуки усиливается безвестностью. Как хотелось бы знать, благополучно ли вы доехали, как устраиваетесь на новой «земле»? Как перенесли дорогу, особенно наш крошка? Я нахожусь недалеко от Ленинграда, где бываю по роду своей службы… После небольшого перехода и двух дней полевой жизни мы осели на месте. Вероятно здесь задержимся. Здесь должны будем решать поставленную перед частью задачу».
Понятно, ни слова о том, что это за задача. Единственное, о чем солдат смог сообщить жене, – о том, что послал в два приема денежное довольствие, которое должно было помочь ей с ребенком выживать на новом месте на первых порах, пока она не решила вопрос со своим трудоустройством.
Да, война есть война и не всегда удавалось послать весточку родным в тысячекилометровую даль. И вот еще одно короткое и по-телеграфному скупое послание, помеченное 15 августа 1941 года: «Нахожусь сейчас на одном из островов Ладожского озера. Ждем скорой отправки на материк. Как хочется выйти хоть живым из этой баталии. Не грустите! Война есть война и она не щадит никого».
Надо знать трагизм ситуации тех дней, чтобы понять ту душевную боль, которой пропитаны эти короткие строки. И тем не менее думы и переживания за близких остаются главными. Солдат не забывает напомнить жене: «Посылаю вам денежный аттестат. Зайди в военкомат Кунгура и справься о нем».
Я перелистываю страницы этой удивительной летописи, и до меня из далекого прошлого, словно эхо военной канонады, долетают слова, отправленные, как можно только догадываться, перед очередным боем, помеченные неким пунктирным адресом: «271 отдельный пулеметно-артиллерийский батальон». А через несколько дней в очередном письме он «раскрывает» новое место дислокации: «Сегодня отрыли себе новую пещеру между двух огромных камней – наше логово. Здесь, говорят, будет более безопасно. Недалеко озеро, сходил умылся. Немного поел ягод – здесь их уйма. Живем на этом острове и мечтаем о материке. Когда это будет и как отсюда уйдем – трудно предположить».
Первое ощущение – словно речь идет о затеряшихся в лесу путешественниках. А ведь вокруг грохочет война, и каждый день и каждый час может оказаться последним. Но нельзя волновать близких и показывать даже намеком из-за военной цензуры, где все происходит. И остается только радоваться, как пишет в одном из писем Григорий Рудин, что «вы хоть пока в безопасности».
И все-таки невольно из солдатской души вырывается то, что иногда трудно сдержать. «Нисколько не стыжусь, – пишет он после длительного перерыва в переписке из-за сложившихся на фронте обстоятельств, – что письмо ваше читал со слезами на глазах. Это были слезы радости, когда получил долгожданную весточку. Но были и слезы грусти. Ведь так хочется вас видеть, обнять и крепко, крепко расцеловать. Как вы там поживаете, как наш маленький сыночек? Скажите ему, что я его очень хочу видеть. Но когда это будет, а временами кажется – будет ли вообще? Ведь война эта так жестока, так беспощадна».
Но даже в этой жестокой до ежеминутной смертельной опасности войне в солдатскую землянку заглядывает щемящий и радостный луч света из далекого города. С письмом от жены, полученным 29 сентября 1941 года, то есть когда его часть, как и весь Ленинград, находилась в железном вражеском кольце. В нем она рассказывает, как перед сном маленький Миша неожиданно для нее признается в любви к отцу, которого давным-давно не видел. «Я папку очень крепко люблю, – приводит она слова крохи-сына. – Очень много люблю, увижу – расцелую. Так обниму, прямо задушу». И повторил матери, как он встретит отца, если он вдруг приедет к ним.
Что снится жене солдата
Однако до этой встречи еще долгих пять лет. И к счастью для маленького Миши Рудина, в отличие от миллионов других «детей войны», мечта его сбудется. Тогда, понятно, об этом никто знать не мог, потому что вокруг грохотала война, а город на Неве был в смертельном фашистском кольце, которое с тысячами советских воинов пытался разорвать и офицер Григорий Рудин. И как бы он и многие его однополчане ни пытались в письмах родным приглушать чувства тоски и тревоги, чтобы еще больше не травмировать близких, не всегда можно сдержать чувства, которые прорываются в строках и этих писем с фронта, тон которых, как замечает он в одном из них (конец ноября 1941 года), «зависит иногда от обстановки, от стечения обстоятельств, сложившихся в этот момент». А потому, как пишет он в том же письме, хотя до боли хочется «вас повидать, обнять и крепко поцеловать», надо в то же время «ущемлять, приглушать свои желания, чувства», поскольку, поясняет солдат, «дай им только волю, и ты места на земле не найдешь».
Эта удивительная для нашего классического восприятия войны откровенность и сегодня, спустя почти 75 лет после ее окончания, кажется не совсем обычной. Но только это нормальные человеческие чувства, выраженные нормальным языком, столь несвойственным привычным классическим канонам, к которым привыкли люди прежде всего старшего поколения. Тем более когда в письмах с фронта речь больше идет не о военных баталиях, а о сугубо мирских делах: получила ли жена его аттестат с жалованьем и теплые вещи на зиму, которые он послал, нашла ли приличное жилье и чем занимаются родственники и знакомые? И далеко не каждый раз из далекого Кунгура на Ленинградский фронт обратно летели успокаивающие оптимизмом письма – война есть война и не всегда можно сдержать эмоции, даже когда пишешь родному человеку на фронт. Как и в этом последнем в 1941 году письме Сони мужу в блокадный Ленинград. «Что-то мне приснилось – или прошлое, или настоящее. Но, к сожалению, настоящее – вот оно: в постоянной тоске о близких, в постоянной тревоге за завтрашний день – что принесут сводки?» А еще в думе – где достать дрова, чтобы согреть комнату, где спит твой малыш, который мечтает обнять отца, когда тот вернется с фронта. Но даже это, по ее словам, пустяки, лишь бы знать, «что все кончится хорошо, что мои самые родные будут живы, что прошлое будет не сном, а явью».
Прошлое – это когда не было войны и все они были вместе. И солдату оставалось только благодарить судьбу, что самые близкие хоть и находились в далеком краю и испытывали лишения военной поры, но, главное, они в безопасности. Об этом – в первом письме в Кунгур в наступившем 1942 году: «Радуюсь тому, что вы не испытываете в такой мере, как мы – ленинградцы, всю тяжесть войны, все лишения и тяготы осажденного города». И естественный в то время для защитника блокадного города, обращенный к самым близким вопрос: «Как вы там питаетесь, можно ли что-нибудь купить на рынке?»
И вдруг длинный ряд обеспокоенных житейских вопросов взрывается всплеском ненависти к тем, кто ворвался в их мирную жизнь, кто разлучил их неизвестно насколько, принеся страдание и горе. Это мартовское письмо 1942 года, в котором солдат Рудин вспоминает о «хорошо прожитых годах», которые нарушил «проклятый враг». «Злобой, ненавистью, священной ненавистью к врагу наполняется сердце за разоренное счастье, за муки и страдания, за невзгоды и лишения, – пишет он в этом письме жене. – Но я хочу верить и верю в скорый его разгром, в торжество нашего оружия». Хотя, признается он, «пока тяжело».
Читая эти строки, написанные в блокадном Ленинграде под грохот несмолкающей канонады, поражаешься не только удивительному духу и стойкости людей, переживших тот ад, но и их вере в возвращение мирной, счастливой жизни. И тогда, «моя родненькая», успокаивает лейтенант Рудин свою жену, «вить нам наше гнездышко в старом уголке», куда он заглянул, наведываясь по долгу службы в родной город. «Остаться бы только живыми, – пишет он, – и мы снова заживем счастливой советской семьей. Крепись, моя дорогая, набирайся сил, мужества, терпения. Справедливость победит, враг будет разгромлен».
Напомню – это письмо датировано 28 марта 1942 года. До конца войны было еще долгих три года. Но когда до далекого Кунгура дошли эти строки, об этом никто, понятно, знать не мог. Война была в самой жестокой и кровопролитной фазе, а город на Неве оставался во вражеском кольце. Но надежда для многих была сильнее невзгод. Отсюда и эти строки из его полевой почты: «Хочется жить и жить, чтобы нам вместе быть свидетелями расплаты с гитлеровской камарильей».
Наверное, только люди, пережившие ту войну, в том числе страшную ленинградскую блокаду, смогут в полной мере ощутить душевную боль этих слов.
Как и простые, но такие трепетные слова, которыми они обменялись в новогодних поздравлениях в декабре 1942-го, когда писали, что «незримо будут вместе» и просят поднять бокалы и сказать друг другу «пару теплых слов», когда пробьет новогодний час. Слов, из которых «самыми желанными», как написал жене Григорий Рудин, будут – «за мир, за жизнь, за скорую встречу».
И уже в январе нового, 1943 года первые сигналы такой надежды прозвучали, когда благодаря героическим усилиям ленинградцев и частей Красной армии удалось пробить бреши во вражеской блокаде. Однако до полного освобождения города из этого губительного кольца оставалось еще около года. А пока связь с «большой землей» поддерживалась в основном благодаря ледовой трассе через Ладогу, когда это было возможно, что позволяло Григорию иногда посылать в далекий Кунгур жене и сыну некоторые вещи, в которых они нуждались.
Я перелистываю эту удивительную летопись военных лет, чудом сохранившуюся с той страшной и далекой поры, и нахожу несколько строк, обращенных в будущее. Это строки, адресованные тогда крохе-сыну, который сегодня, не раз перечитывая их, не может сдержать слез. Да и кто бы их мог сдержать, держа в руках пожелтевший за семь с лишним десятилетий листок бумаги, в котором солдат той войны, ежечасно рискующий жизнью, посылает в далекий край слова надежды маленькому сыну. Вот эти слова: «Мишенька, сыночек мой любимый! Вот разобьем проклятых немцев-фашистов, прогоним их с нашей любимой и дорогой советской земли и снова будем вместе с тобой… Будем ездить на трамваях, поездах, машине… И еще много, много работать. Ты мне помогать будешь, а потому сейчас готовься к этому, учись читать, писать, молотком стучать, пилой пилить. Помогай мамочке по дому. Самое главное – слушайся ее».
Эти строки сегодня могут кому-то показаться в чем-то наивными. Но напомню – это писал солдат с войны, с которой мог не вернуться. С войны, которая, как он писал в середине июля 1943 года жене, разлучила их на тот момент на два года. «Как тяжело делается от сознания, – пишет он в июльском письме, – что прошел такой срок и не видно конца испытаниям. Но надо крепиться и жить надеждами на встречу».
Любимый город может спать спокойно…
Да, в те тяжелейшие июльские дни никто даже приблизительно не мог предположить, как долго еще продлится эта страшная военная година и сколько горя она еще принесет. Не случайно такими до боли щемящими были воспоминания о той жизни, которая осталась в недавнем прошлом, за порогом войны. «Я вспоминаю эти дни, – пишет на фронт мужу Соня. – Какое чудесное время было. Беззаботное, радостное… Одна забота – куда пойти вечером, лучше одеться. И сколько было счастья в маленькой комнате на 12-й линии. Цел ли этот дом с железной дверью? Помнишь «Карданахи»? Выпьем ли мы когда-нибудь в честь радостной встречи? Подумать только – третий год разлуки! И где ей конец?»
Кто мог тогда дать ответ на этот вопрос? Тем более когда повседневная жизнь ежечасно ставила вопросы выживания для семей тех, кто защищал Родину на передовой. Что характерно передала в том же письме мужу Соня Рудина из далекого Кунгура: «Продала свой зеленый шелковый сарафан, купила немножко муки, масла… Месяц будем жить, а там видно будет. Вот сахару ни крошки нет».
И такой была жизнь миллионов, сумевших, несмотря на трудности и лишения, дождаться Победы. Хотя до нее оставался почти еще год, но очевидные проблески ее уже ощущались. В том числе и в этих письмах, в которых почти не было, что называется, «запаха» войны. Но вот уже в письме, отправленном с фронта 20 августа 1944 года, можно понять, что жена и сын – Софья и Миша Рудины – вернулись в родной город на Неве в свою старую квартиру. А в это время подразделение самого Григория уже шло «вглубь Прибалтики, ближе к логову фашистского зверя». Именно там он получил первое письмо от родных, помеченное не далеким сибирским адресом, а адресом родного города.
Все минувшие годы он уберегал близких, как и многие солдаты и офицеры, от мучительных и страшных картин войны, и не только по цензурным соображениям. Но однажды не смог преодолеть рвущуюся боль от увиденного – изуродованных фашистами тел советских людей в лесу близ одного прибалтийского селения. Они увидели десятки сожженых тел во рву, некоторые из которых были с желтыми шестиконечными звездами. «Сердце пылает ненавистью к немецким варварам, -писал он в том письме. -Трудно поверить, что это сделали человеческие руки. Нет, это не люди, а изверги и душегубы. Мне трудно писать об этом, но я хочу, чтобы вы еще раз узнали о том, кто наш враг – враг всего человечества».
И все- таки, несмотря на все ужасы войны, уже чувствуется проблеск надежды в письмах из недавно блокадного и теперь разорвавшего смертельную петлю города, в который возвращается мирная жизнь – трудная, голодная и холодная, но все-таки мирная. «Институт наш принимает рабочий вид усилиями наших рук, – сообщала мужу на фронт Соня. – Уже все почти застеклили окна. Получили с Урала наше оборудование. Не хватает суток».
Война с каждым днем шла к завершению, принося не только надежды на разгром ненавистного врага и скорый мир, но и новые трагические вести о близких людях. Об одной из них Григорий сообщает жене в мартовском письме 45-го года – о гибели в Харькове его родных, в том числе матери, не успевших в свое время эвакуироваться, о чем он узнал спустя лишь четыре года после трагедии из письма знакомого местного жителя.
Но возмездие приближается с каждым днем. И вот уже на пороге Победы они отмечают 1 Мая, «поднимая тост за мир, за победу, за родных и встречу с ними», пишет он в письме за несколько дней до капитуляции ненавистного врага. И день этот вскоре наступил, хотя в тот миг, когда об этом узнали, они еще преследовали вскоре выбросившего белые флаги врага и не сразу поверили в реальность долгожданного мига. «В те часы нам казалось это невероятным, – писал он в одном из последних военных писем, сохранившихся в домашнем архиве, – думалось, что это только передышка от боя до боя, от наступления до наступления – не слышен шум моторов, гул и грохот артиллерии…»
Да, на этом этапе шум одной войны для него стих. Но до долгожданной встречи с самыми близкими осталось еще пять долгих месяцев – после окончания третьей для него войны – с Японией. Только после этого испытания ему удалось обнять жену и сына. Такая непростая, но удивительная и, в конце концов, счастливая история одной семьи. История, сохранившаяся до наших дней в письмах с фронта.
Увы, так повезло далеко не всем. Но мы о них помним.
Михаил Стоянов.
