ИВАН АГАПОВ: Я САМОНАДЕЯННО ПОПЫТАЛСЯ ВЫДУТЬ ИЗ ТРУБЫ ЗВУКИ И, КОГДА ЭТО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ, ОТЧАЯННО КРИКНУЛ: «ТАМ-ПА-РА-ПАМ!»

29 мая народный артист России, актер «Ленкома Марка Захарова» отметит свое 55-летие. Сегодня это может показаться невероятным, но факт остается фактом: Иван Агапов –  режиссер популярных сериалов «Папины дочки» и «Кровинушка», сценарист «Танго втроем», Новогодних огоньков на ТВЦ и веселых ленкомовских капустников, блестящий артист, сыгравший в десятках знаковых спектаклей Марка Захарова и Глеба Панфилова, не...

29 мая народный артист России, актер «Ленкома Марка Захарова» отметит свое 55-летие.

Сегодня это может показаться невероятным, но факт остается фактом: Иван Агапов –  режиссер популярных сериалов «Папины дочки» и «Кровинушка», сценарист «Танго втроем», Новогодних огоньков на ТВЦ и веселых ленкомовских капустников, блестящий артист, сыгравший в десятках знаковых спектаклей Марка Захарова и Глеба Панфилова, не сумел поступить ни во ВГИК к Бондарчуку,  ни в Школу-студию МХАТ к Табакову. Более того, его не взяли ни в Щукинское, ни в Щепкинское театральные училища. Видимо, это была судьба, которая уготовила Ивану Агапову совсем другой путь: он поступил на курс Андрея Гончарова и Марка Захарова в ГИТИС. Оба Мастера сразу же разглядели в молодом абитуриенте мощное комедийное дарование.

– Иван, каково это было – играть в «Ленкоме» в самый пик его расцвета? Леонов, Пельтцер, Ларионов, Абдулов, Караченцов, Янковский, Броневой, Збруев – студенту даже представить страшно себя перед подобным худсоветом.

– Когда я учился на третьем курсе у Марка Анатольевича, мне позвонили и сказали: «Приходите утром на служебный вход “Ленкома». Зачем – не объяснили. Пришел в театр, сел на лавочку, в дверях появился Захаров, взял меня за руку и повел по лестнице куда-то вверх. Мы оказались перед дверью в зрительный зал, вошли, а там сидело полтруппы.  «Вот этот студент будет нам помогать в выпуске спектакля «Поминальная молитва», – бодро сказал Захаров, «забывший» меня предупредить. И потребовал, чтобы мне в руки дали текст. Вот так, «спонтанно», я и оказался на сцене рядом с Евгением Павловичем Леоновым, который играл Тевье-молочника. Видимо от страха, я сумел произнести какие-то слова прямо с листа. И меня утвердили на роль Перчика-папиросника. Спектакль «Поминальная молитва» я и сегодня считаю одним из величайших спектаклей русского репертуарного театра.

Но вы абсолютно правы: «Ленком» того периода действительно переживал расцвет, достать входные билеты даже для нас – студентов Захарова было немыслимо. Мы азартно и порой тщетно толпились у входа, потрясая студенческими книжками. Я даже, помнится, как-то вместе с приятелем пытался проникнуть в здание через окно. И, разумеется, был с позором выдворен наружу. Легендарную «Юнону и Авось» увидел, только став артистом этой труппы.

– За три десятка лет вы сыграли множество комедийных ролей в «Тиле», «Мудреце», «Бременских музыкантах», «Женитьбе Фигаро», «Чайке», «Королевских играх», «Шуте Балакиреве». Но, подозреваю, что как Леонид Гайдай мечтал поставить своего «Гамлета», так и вы мечтали сыграть своего Принца Датского? Комедийное амплуа не жало?

– Гамлета я не играл, но зато в одноименном спектакле у Глеба Панфилова сыграл Розенкранца. Конечно, по молодости очень хочется выпрыгнуть за рамки амплуа.  Но с возрастом начинаешь смотреть правде в глаза и понимаешь, что глупо претендовать на роль Графа Резанова в «Юноне и Авось». Хотя однажды некий кинорежиссер (а кинорежиссеры у нас в театры редко ходят) сделал мне большой комплимент. Я играл у него в фильме отпетого мерзавца, и в конце съемочного периода он, вдруг, спросил: «А что-нибудь характерное, комедийное можешь сыграть?» Я от неожиданности даже расхохотался: всю жизнь до этих съемок я только этим и занимался.

– Меня всегда интересовало, как серьезные, мужественные представители сильного пола попадают в эту «немужскую» профессию? Вам нравилось в детстве «стоять на стульчике» и быть в центре внимания?

– Очень нравилось, но при условии, что этот стульчик я ставлю сам. Сколько себя помню, всегда в школе или лагере организовывал какие-то веселые вечера художественной самодеятельности. И даже поступил в Театр на Красной Пресне Вячеслава Спесивцева, показав этюд, в котором долго бродил по невидимому лесу, а потом с криком «Люди!» бросился на приемную комиссию. Комиссия оценила – меня взяли. Театр Спесивцева в то время находился в районе улицы Станкевича (ныне – Вознесенского переулка). Я с той поры очень люблю это место. Тем более что в школьные годы активно бегал на спектакли «Маяковки», Малой Бронной, «Таганки», «Ленкома».

– Раз уж мы заговорили о Москве, то какой вам, коренному москвичу, вспоминается столица вашего детства? Где вы жили?

– Я жил сначала в районе «Сокола», потом, достаточно долгое время, жил у в районе 5-й Парковой улицы с дедушкой. У мамы в свое время была комната в коммуналке, напротив «Ленкома», там я тоже жил. Потом в рамках переселения мы оказались в Отрадном, которое сейчас – практически центр, а тогда это воспринималось как ссылка на окраину. Сейчас в Отрадном живут мои родители, и я наблюдал, как оно превращалось в цивилизованный район столицы с широкими улицами, торговыми точками, предприятиями общепита. Сегодня, сев на метро, я могу через двадцать минут обнять маму. А раньше, когда еще учился в школе, ходить по Отрадному можно было исключительно в резиновых сапогах: всюду была грязь, шли стройки, какие-то дома достраивались.

– Давайте вернемся к театру: как Спесивцев относится к тому, что вырастил народного артиста России?

– Однажды он пришел к нам в «Ленком» на «Мольера». Было очень смешно: начался спектакль, и кто-то в первом ряду стал громко смеяться и по ходу все комментировать. Артисты очень напряглись: что за чудак такой? А потом кто-то догадался выглянуть из-за кулис: «Это же Спесивцев!» Вот она – режиссерская хватка! Мы расслабились. Потом Спесивцев спустился в актерский буфет, обнял меня и сказал: «Мой ученик!» Мне было приятно.

– Во время спектаклей часто случаются курьезы, накладки, «маленькие комедии». А у вас?

– Было неоднократно. Отлично запомнил утро, когда в моей квартире раздался звонок: «Иван, ты вечером играешь, но не Керубино, а Садовника».  Передать состояние артиста в такие моменты трудно. Тот спекаткль был какой-то феерический: Лазарев, Захарова, Певцов дружно отворачивались к заднику, чтобы не смотреть на меня.

– Видимо, они давились от хохота, глядя на то, как энергия вашего ужаса переплавилась в энергию этого вечно пьяного и слегка неадекватного Садовника…

– Так и было. Об этом мне потом, кстати, рассказывал мой коллега Сергей Степанченко, потому что я сам-то ничего не помню. Апофеозом стала сцена, когда мой герой должен играть на трубе. Игорь Фокин, исполнявший эту роль ранее, это умел делать замечательно, а я – нет. Сначала я самонадеянно попытался выдуть из трубы какие-то звуки, и, когда это не получилось, отчаянно закричал: «Там-па-ра-пам!» В «Женитьбе Фигаро» я в разные годы переиграл всех, кроме Марселины, – Керубино, Садовника, Судью, Доктора Бартоло.

– А бывало такое, что вы текст забывали?

– Была смешная история, когда текст в нашей сцене забыл Евгений Павлович Леонов. Тевье – Леонов обычно интересовался, указывая на меня, «что за паренек», «куда шагает», а «как там у вас в Киеве, чего добились».  А тут – забыл текст и все. И я вижу, как у Мастера в глазах загораются хитрые искорки, он мнется и спрашивает: «А как там у вас с хлебом?» Я ошарашенно отвечаю: «Где?» А он мне: «Ну, а откуда ты идешь?» – «Из Киева». Он мне: «Ну, и давай дальше про Киев рассказывай». Так Мастер ловко обошел подводный камень и вырулил на прямую дорогу.

– Совсем как его герой-шофер из «Большой перемены», который говаривал: «Жизнь – дорога, то рытвина, то ухаб, но ехать надо».

– Леонов учил нас, молодых, что для артиста самый лучший момент, когда кто-то не вовремя выходит на сцену – тогда слетают штампы и партнеры начинают действовать по обстоятельствам. В такие моменты сразу становится понятно, у кого правильно выстроена роль, а у кого нет.

В молодости артист мечтает о больших ролях, о славе, и только с годами начинаешь понимать, что истинное актерское счастье – это когда ты играешь на сцене с такими партнерами, как Леонов, Абдулов, Янковский, Броневой, Пельтцер, Збруев. И какой это нечеловеческий подарок судьбы – столько лет проработать с Марком Анатольевичем Захаровым.

– А вы ведь могли в свое время выбирать между театром Захарова и театром Гончарова, в котором тоже играли с третьего курса. Сегодня вы – режиссер и наверняка сможете сформулировать, почему пошли работать именно в “Ленком”, а не в “Маяковку”?

– Захаров и Гончаров – режиссеры очень разные. Но говорили они на разных языках об одном и том же, всегда борясь с «лицедейством» в плохом смысле этого слова. Андрей Александрович Гончаров часто витийствовал: «А какая у вас телеграмма в зал?!» У него был эмоциональный, пестрый, кричащий театр. У Марка Анатольевича Захарова подход был ироничный, тонкий и театр очень сильный. Что касается меня, то я принадлежу к тем артистам, которые закрываются, когда режиссер на них повышает голос. Это, кстати, один из моих ночных актерских кошмаров: режиссер ругается, чего-то от тебя хочет, а ты не понимаешь, чего именно. Этот кошмар случался и в жизни: у Гончарова была манера шумной режиссуры, он кричал на артистов. Сейчас-то я сам, будучи режиссером, понимаю, что есть актеры, на которых полезно кричать, их нужно выбивать из зоны комфорта, тогда у них загорается глаз и они начинают творить. Но я из другой породы: если на меня кричать, то я впадаю в ступор. Поэтому и выбрал интеллигентный «Ленком».

– Вы преподаете в Институте современного искусства, куда вас «притащили» Дмитрий Певцов и Ольга Дроздова и где вы стали худруком курса, с легкой руки Александра Збруева. Что вы поставили со своими студентами?

– Недавно поставил со студентами малоизвестную радиопьесу любимого Г. Горина «Реинкарнация», сделав ее сценическую редакцию. За годы спектакли были разные. В том числе замахнулся и «на Вильяма нашего, на Шекспира», на «Ромео и Джульетту».

– И какие они, ваши Ромео и Джульетта?

– С одной стороны – современные, с другой стороны – без мобильных телефонов. Хотелось доказать, что Шекспир – не архаичный автор, и его не обязательно играть в лифте или на мотоциклах. Он и без этого современен и интеллектуально изыскан.

– Вы не любите так называемые «новые формы»?

– Не люблю, особенно когда меня в театре начинают трогать руками и куда-то вовлекать. Хотя режиссеры у нас на курсе этим пользовались. Можно, конечно, повесить тряпку, чтобы с нее весь спектакль монотонно стекала вода. Или чтобы колокольчик то и дело позвякивал. Такая странность какое-то непродолжительное время работает. Но потом важно, чтобы к этому подключилась еще и режиссерская мысль. Чтобы зритель смотрел «Чайку», «Вишневый сад» или «Женитьбу» так, как будто видит их в первый раз, замечая в действе нелепости нашей сегодняшней жизни. Вот тогда это настоящий театр.

– Сегодняшние студенты сильно отличаются от студентов вашего поколения?

– Сильно. И дело не в том, что у них есть мобильные телефоны. А в том, что они могут позволить себе позвонить и предупредить, что опаздывают на репетицию. Для нас это было нонсенсом. Мне и сегодня снится: вот сейчас должен начаться спектакль, а я физически на него не успеваю. О ужас! Но для них это – не ужас.

– Чему вы их учите?

– Я пытаюсь их тому же, чему учили меня, чтобы существовала какая-то преемственность поколений. Их по молодости, конечно, тянет на авангард. Я ничего не запрещаю, но настаиваю: раз написано у Чехова или у Гоголя – «комедия», то извольте поставить так, чтобы было смешно. И в то же время не пошло и интересно. И вот это оказывается совсем не простым делом.

– Иван, а как вы отдыхаете?

– В традиционном понимании – никак. У меня не было лета, чтобы я не съездил бы на море – на съемки или гастроли. Но коронавирус смешал привычный ход вещей. В любом случае недельный отдых, при котором неделю буду лежать на пляже неподвижно, я себе не представляю.  Но я много читаю, особенно в такси. Очень удобно. Некоторое время назад пересел с водительского кресла в пассажирское, чтобы не думать о том, где запарковаться в городе. Сейчас с этим стало гораздо легче.

– А раньше где ставили машину, приезжая на спектакль?

– Был забавный случай. Двадцать с лишним лет назад, помню, приехал на спектакль «Королевские игры», а мне гаишники запрещают парковать возле театра. К счастью, пробегавший мимо Григорий Горин бросил им на ходу: «Если этот парень сейчас не запаркуется, то никто из зрителей вообще ничего не увидит». Выручил!

Елена Булова