СТАРЫЙ ДИКТОФОН: НЕОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО ПО ФАМИЛИИ ЛЕОНОВ

Завтра исполняется 94 года со дня рождения горячо любимого, народного артиста СССР Евгения Павловича Леонова.

Есть люди, встреча с которыми остаются в памяти навсегда. На дворе стоял конец 1993-го, российское кино пришло в полный упадок. Леонов, видимо, предчувствовал, что осталось ему недолго и подводил какие-то внутренние итоги. Беседа наша получилась долгой, сокровенной, слегка грустной, похожей на его милую, беззащитную улыбку. Сегодня многое из того, о чем он говорил тогда, воспринимается, как простые, но такие мудрые правила жизни.

* * *
…За окнами – хмуро и темно, а на кухне – уютно. Евгений Павлович – улыбающийся, гостеприимный, непривычно домашний, мешает суп в кастрюльке и приговаривает:
– Я вот тебя сейчас накормлю. Как это – не хочешь есть? Ты же – с работы? Ешь, ешь!
Так вот, ты спрашиваешь, чего я в жизни не люблю.
Я не люблю, когда из театра кого-то увольняют. Не люблю, чтобы были слезы. Потому что театр в основе своей – дело гуманное, доброе. И надо стремиться к этому доброму – через интеллект, сердцем и нервами пользуясь своими. Когда образуется новый театр, то сам коллектив становится его сердцем. А когда театр существует много лет, и в него поступает молодое подкрепление, то хорошо бы это подкрепление не подчинять, а направлять в нужном русле…

* * *
…Наш разговор продолжается уже на лестничной площадке. Идем выгуливать его лохматую собаку. Открываются двери лифта – соседи с верхнего этажа, заслышав голос Леонова, не поленились, заехали за ним. Мальчишка восторженно сообщает: «А мы тут ночью вас в «Афоне» видели». Глазища – полные обожания.
– Это я раньше был очень популярен,- улыбается Евгений Павлович. –А сейчас не очень. Сейчас кино-то ведь почти не снимают, а все время повторяют старые ленты. Я популярен фильмами, которые крутятся по телевидению. Мне соседи в последнее время говорят: «А мы вас тут в «Джентльменах удачи» смотрели. А вчера «Совсем пропащего» видели». И я рад. Значит, снимался не напрасно. Очень важно не потратить свое время впустую.
В моей жизни было и такое: на кинопробе с одним режиссером долго говорили о жизни, о моей роли. Меня попросили приехать, была проба. И я честно сказал, что именно мне в сценарии не нравится. А когда говоришь, что тебе что-то не нравится, то и ты перестаешь нравится режиссеру. Мне даже забыли перезвонить – стал сниматься другой актер. Так поступают не только со мной. А ведь говорили мы с тем режиссером именно о забытом в искусстве Человеке. Хорошо бы на эту тему снять кино, а?

Я очень много снимался в своей жизни, очень много работал. Но по-другому в Советском Союзе нельзя было жить. Актерская масса всегда жила очень средне, несмотря на звания. Работа много требовала, но она же и гармонизировала нашу жизнь. Иногда в застолье, так не хочется подниматься, но раздается звонок – встаешь, извиняешься и едешь – люди-то ждут…

* * *
В искусстве можно ждать долго. Думал ли я, что могу заниматься чем-то другим? Вот помню, что когда был молод, то очень хотел на эстраде повыступать. И в кино сняться тоже хотел, но никто не приглашал. Ожидание могло затянуться на всю жизнь, но не затянулось. Где-то под тридцать лет сыграл в театре Федьку Рудова ( «На улице счастливой»), потом Лариосика («Дни Турбиных»). Это хорошие роли, которые меня как-то выделили, ну, я не сказал бы «из массы» – искусство ведь дело штучное, но, тем не менее, я запомнился. Вот так все и началось.
В театре я прошел хорошую школу Андрея Гончарова и Михаила Яншина. Один – ученик Лобанова, другой – Станиславского и Немировича-Данченко. Они учили меня не словами. Яншин учил своим подходом к жизни, к ролям, к пребыванию на сцене. Учил своим талантом вот этой правде человеческого духа на сцене.

Становление актера происходит не сразу. Может в жизни сложится, как у Гурзо, талантливого, хорошего, обаятельного – он снялся в «Молодой гвардии» и сразу стал популярным. Потом в «Смелых людях» – стал еще более популярным. Но серьезные люди понимают, (я сейчас не о Гурзо), что популярность приходит очень быстро, но может и сразу уйти. И что тогда? Это очень непростой вопрос. Ведь в нашей актерской профессии все бывает: не снимают долго, не предлагают ролей, начинаешь в себе сомневаться, начинаются трагедии, пьянство может затянуть… Это очень опасная профессия – актер. Надо сильно подумать, прежде чем в нее идти. Представляешь, человек здоровый, нормальный – а не у дел? Да и к тому же само мастерство приходит не сразу.
Поэтому Яншин обучал нас быть в тонусе всегда, быть внутренне опытными, готовыми ко всему.
Хотя сейчас, я думаю на примере Яншина, что аксиом у каждого поколения много. Но каждое новое поколение все равно должно само прожить эти аксиомы. Может быть, верные навсегда, на весь мир, на всю жизнь, но молодежь должна их родить самостоятельно для себя. Тогда они ценны.

* * *
Конечно, чтобы тебя заметили, многое зависит от литературы, с которой работаешь. Я вот сейчас читаю сценарии, пьесы современные. И не могу сказать, что эта литература меня потрясает, раскрывает как-то необыкновенно человеческую душу. Стал задумываться над тем, что у нас существуют две культуры. Одна досталась из глубины веков, тех, когда жили Салтыков-Щедрин, Чехов, Толстой, Достоевский, Писемский и так далее. Какую они создали литературу! А иконопись какая была! А театр! А какие актеры были! Потрясающие! Какая школа актерская! Но как-то потихоньку все умерли, и сейчас совсем другие дела начались – вроде бы все сначала… Но мне кажется, что сегодняшняя культура тоже существует. Она еще поднимется и разовьется. А ту – мы все равно не затопчем, она все равно – с нами, она нас будет поддерживать и вынесет.

* * *
Вот сейчас все рассуждают, может или не может артист театра сниматься в рекламе. Меня недавно упрекнули, что я – актер, а снимаюсь. Коля Караченцов вон говорит, что если ему заплатят сто тысяч долларов, то только тогда он, может, и будет в рекламе сниматься! Ну, такой у него характер! Я его очень люблю. Но я снимаюсь в рекламе за рубли, и не за сто тысяч, гораздо меньше. Но если наше общество в лице режиссуры скажет: «Товарищ Леонов, снимитесь в новом «Белорусском вокзале» или в «Донской повести», сыграйте у Данелии в «Осеннем марафоне», он будет называться «Марафон осенний» – то было бы глупо думать, что я откажусь от роли ради съемок в рекламе.

У меня нет никаких обид ни к кому. Просто по-человечески такой, даже словесный экстремизм: «Ух, как мы осуждаем тех, кто…» – меня расстраивает. У каждого своя жизнь, что же ее осуждать! Тем более, что сейчас она стала очень уж суровой. Я точно знаю, что Бог меня с того света вернул, чтобы я мог семье время уделить и обеспечить их как-то, сына на ноги поставить. Им немного внимания доставалось – я ведь всё время работал.

* * *
А знаете, чего бы я хотел пожелать нашим людям и стране? Стабильности. В этом смысле меня всегда поражала Франция. Приезжаешь туда – Елисейские поля, горят огни, кафешантан, негр сидит, плед, плетеное кресло, собака в кресле, рядом гражданин какой-то читает газету, кто-то целуется; люди идут, огни горят, все мелькает, и все это неназойливо, приглушенно, тихо, бензин пахнет хорошо. Красиво, красиво! Спрашиваешь: «Кто у вас президент-то?» – «А черт его разберет, Помпиду, по-моему». Десять лет проходит, опять приезжаешь в Париж, все то же самое: другой негр сидит, другая собака, другие поцелуи, другие влюбленные… И так же, и вроде бы и не так. Но снова спрашиваешь: «Кто у вас президент-то?» – «А кто его знает… У нас сейчас этот, Миттеран, кажется». И так может быть в любые времена. Мы же в России только и делаем, что обсуждаем кандидатуру президента и его головокружительные «подвиги»… Мы тут все становимся политиками. А у них там – цветы, влюбленные, снова цветы… Я не говорю, что они там так уж хорошо живут. Но свою стабильность они выстрадали. Они не боятся в гости по вечерам ходить, как мы боимся ходить в последнее время ( интервью взято в декабре 1993 года – прим.ред.). Не бояться, что в рыло кто-нибудь даст, и последние портки отнимут. И насчет «пролетарии всех стран соединяйтесь» – они тоже не очень-то торопятся соединяться. А что, разве не так?

* * *
Я вот тут перечитал, кстати, и понял, что хочу сыграть Короля Лира. Но эту вещь надо перечитать через доброе сердце. Попробовать понять ее душой. Увидеть Лира не как злостного мстителя, а как распятого семьей старика. Вот это было бы интересно сыграть. Обидно, что стариков сегодня забыли, как-то все больше говорят: «Молодежь, молодежь…».

Но мне кажется, без Качаловых (кто-то наверняка скажет, что я подразумеваю и Леонова – нет-нет, я себя вычеркиваю, я совсем… я сам по себе… я помру… я по другой линии – по другой линии вернул меня Бог на землю после инфаркта… поэтому я так говорю, никому не завидуя, не желая плохого), но без Качаловых, Книппер-Чеховых нельзя строить новое дело. Большое, настоящее, хорошее. Кто-то должен передавать традиции. Только не в плохом смысле:»Ты – традиция?» – «Да, я – традиция». – «Чего играешь?» – «Да ничего давно не играю. Но я все равно – традиция».

Ты заметила, насколько русскому человеку свойственно терпение? Особая наша черта, национальная. Но должны существовать ведь и какие-то границы этому терпению! Чтобы все-таки можно было бы сказать: «Вот, поехали, поехали! Движение есть! Еще год, два, три, пять – и будет другое что-то, хоть что-то другое…» Ну, конечно, тяжело жить, когда читаешь газету и видишь, что на будущий год кварплата увеличится в сто раз. Ну да ладно, как нас с тобой снова занесло – опять о политике, о политике…

* * *
Давай лучше о съемках? Самыми запоминающимися для меня были, пожалуй, съемки у Данелии на «Кин-дза-дза». Мы летали всю весну и всю осень. В Красноводск. А оттуда на машине – в пустыню. Там вышки стоят, нефть сосут, нужно их объезжать. А ничего не видно, ветер метет; пески, пески. Жара страшная. И в обморок падали, бывало. Что касается меня – даже кровь текла из носа. Тяжело, зато какую натуру сняли! Сколько же раз мы летали в этот Красноводск? Больше трех часов перелет-то. Самолет – ночью. Посадочные огни. Спишь, как попало. Прилетел – утром съемка. Я помню, пока задремал, у меня все и украли. Остался в одних трусах. Потом вся группа мне собирала какие-то ботинки, брюки. А потом банкеты начались. Тосты. «За твое здоровье!» – один раз, второй, третий… Люди благодарили горячо. Так эта история и закончилась. Так что застолья помню, а вот про украденные штаны стал забывать (смеется).

Я вот всё думаю, что главное, что случается с нами в жизни – это люди, которых ты встречаешь на своем пути. Мне на людей везло. Я люблю нашу страну. Очень. Мне только бы хотелось, чтобы она была доброй, демократичной, красивой. Ведь про Россию, про Москву всегда говорили: гостеприимная. Говорили про «сорок сороков». Эти купола, колокольные перезвоны, которыми столица зазывала в гости, чаевничала, угощала пряниками. Как бы я хотел, чтобы все это к нам вернулось!

Вспоминала  Елена Булова