Когда хранит судьба
Шёл июнь 1944-го. Третий Прибалтийский фронт. С первого дня Павел попал в истребительно-противотанковую батарею (ИПТБ). В его руках серьёзное орудие — противотанковая пушка калибра 45 мм. По одной из версий, между собой артиллеристы эту «сорокапятку» за излишнюю «строптивость» в боях называли «прощай, Родина!». Хотя претендентов на такое название в тот период войны было не сосчитать
На перроне вокзала ужасная давка: старики, женщины, дети провожают своих мужчин на войну — отца, мужа, сына, брата… Среди провожающих небольшая группа подростков лет пятнадцати. Один из парней, отправляющихся на фронт, показывая на ребят, сказал приятелю: «Увидишь, им тоже всем война достанется».
Так и произошло. Ровно через три года Павла Черноярова, одного из провожающих с того самого перрона, сначала отправили на шестимесячные курсы в полковую снайперскую школу, а затем дали в руки оружие и отправили воевать…Шёл июнь 1944-го. Третий Прибалтийский фронт. С первого дня Павел попал в истребительно-противотанковую батарею (ИПТБ). В его руках серьёзное орудие — противотанковая пушка калибра 45 мм. По одной из версий, между собой артиллеристы эту «сорокапятку» за излишнюю «строптивость» в боях называли «прощай, Родина!». Хотя претендентов на такое название в тот период войны было не сосчитать.Вспоминая свой самый первый бой, Павел Елизарович рассказывает: «Практически в первый день, когда возле пушки разорвалась мина, меня контузило. Пришёл в себя, вижу — горят четыре снаряда. Их пробило осколком от гильзы, и порох загорелся. Я молод был, опыта — ноль, откуда мне было знать, взорвутся снаряды или нет. Бегом в укрытие и кричу командиру: мол, там снаряды горят, сейчас рванут. На мой крик из землянки выскочил заряжающий, схватил снаряды и перебросил их через забор. Собственно, за эту осмотрительность командир меня держал на хорошем счету».— А, вообще, знаете, у нас не принято было обращаться друг к другу — солдат, — продолжил рассказ ветеран. — Всех «своих», даже несмотря на национальность, на войне мы называли славянами, а немцев — фрицами. Для нас, славян, паролем были суворовские слова: «Сам погибай, а товарища выручай». Не пустые слова. Особенно, когда была дорога каждая секунда. Любой всегда был готов броситься на выручку своему товарищу. Так нас учили законы войны.Был случай, когда от верной гибели спас меня старый солдат, — вспоминает ветеран. — Пришёл к нам новый командир, совсем неопытный младший лейтенант — три месяца подготовки, и приказывает мне отправиться на поляну, которая только с виду была «чистая», а на самом деле, как позже выяснилось, немцы устроили там засаду. Я стал было собираться, но тут старый солдат младшему лейтенанту говорит: «Ты что делаешь? У тебя что, люди лишние? Куда ты его отправляешь?». Вот если бы тогда командир не отменил свой приказ, думаю, меня бы точно убили. Вообще, так получалось, судьба меня хранила! По молодости своей имел немало случаев, когда спокойно мог распрощаться с жизнью. Мне довольно часто приходилось с поручением ходить в штаб. Маршрут известен. Помню, как-то решил укоротить путь — пройти в штаб напрямую через лес. Лес большой, незнакомый. Задумался, крутанулся и сбился с ориентира. И вышло так, что пошёл в обратную сторону. Иду во весь рост с автоматом, вдруг слышу: «Куда идёшь, ложись!». Упал ничком на землю, и сразу немцы палить стали. Чудом спасся.А однажды послали меня ночью за лошадьми. В темноте сбился с пути и заблудился. Кричать нельзя, можно было привлечь внимание немцев. Куда идти, не знаю. Сел под дерево и не заметил, как задремал. Вдруг толчок в ноги: «Ей, ты живой?». Оказалось, весь взвод меня разыскивал. Когда вернулся, командир посмотрел грозно, но ничего мне не сказал. Нас таких, как я, молодых и юных, на войне было полно. Видно, по-отечески нас жалели. Ведь, по сути, мимо нас проходила и юность, и молодость. А что поделаешь? Война! Бывает, сидишь в обороне сутками, — не смей отойти. Хорошо, друзья-товарищи заботились — прямо в окоп приносили миску каши и кружку чая. Каша была перловая или гречневая. Хлеба нам выдавали в сутки по 750 граммов «на брата». А обычным пехотинцам — по 125 граммов сухарей. — Самое удивительное, — вдруг призадумался Павел Елизарович, — когда участвовал в боях — ни разу серьёзно не пострадал. Все пули словил, когда сидел в окопе. Вообще, для меня окопы и сами по себе таили немалую опасность. Мы рыли их глубокими. И вот когда нас заставали врасплох вражеские обстрелы, «рыбкой» в окоп нырнёшь, а потом удивляешься, как шею себе не сломал?!Во время наших наступлений мы о себе забывали, хотя перед артподготовкой нет-нет, а мысль «лишь бы остаться в живых» молодые и горячие головы посещала.Помню, увидели мы с товарищем группу убегающих немцев, человек пятнадцать. Завелись и окольными путями, чтобы нас не заметили, бегом за ними. Когда нагнали, автоматы навскидку и сразу стрелять. Сколько их полегло, не видели, смотрели — сколько осталось. После перестрелки оборачиваюсь, передо мной немец с поднятыми руками. Примерно моих лет, только худой и длинный, белый как мел. Мне его стало жалко, и я решил доставить к месту сдачи пленных.Война закончилась для меня неожиданно. Две короткие очереди из немецкого пулемёта. Пули попали в голову и ногу. Потерял сознание. Когда пришёл в себя, почувствовал, как по голове течёт кровь, много крови. Первое, о чём подумал, что на днях видел сидящего в луже крови раненного в голову солдата. Осколочное ранение. По лицу бойца из виска струилась кровь, а когда возвращались, я узнал, что солдат умер от потери крови…Вот у меня и ёкнуло в груди при ранении. Ну, думаю, и меня ждёт такая же участь. И так захотелось жить. С трудом дополз до окопов. Меня увидел командир взвода, который сразу оказал мне необходимую помощь. Когда совсем стемнело, пришёл из штаба писарь, взял меня на руки, и, ни разу не остановившись, донёс до медсанбата. Путь был не короткий, под обстрелами вражеского пулемётчика, но он шёл, не останавливаясь. Как его звали? К сожалению, я не помню, также даже не смог узнать, выжил ли он или нет. Но благодаря ему я остался жить. Этими пулями и закончилась для меня война. Но, тем не менее, в армии я служить остался и, в общей сложности, порядка семи лет находился в строю. После демобилизации, в ноябре 1950 года пришёл на службу в органы внутренних дел Краснопресненского района, затем в 3-й отдел милиции. Около двух с половиной лет был рядовым, стоял на посту. Через некоторое время стал помощником командира взвода, а затем и командиром отделения. Службе в милиции отдал двадцать лет, — завершил рассказ ветеран.Павлу Елизаровичу вспоминать о Великой Отечественной войне нелегко, слишком много пережито. Сам по себе человек весёлый и общительный, рассказывая о военных годах, он вдруг внезапно замолкал. Его жизнерадостность будто гасла, улетала, куда-то проваливалась. Смущаясь и пытаясь сгладить эту неловкость, заполнить «повисшую тишину», он старался шутить, его лицо озарялось улыбкой, а в глазах тем временем стояли слёзы… После чаепития Павел Елизарович, надев свой парадный костюм с боевыми орденами и медалями, пригласил меня посетить Дом культуры в Барвихе. В этом небольшом элитном посёлке его многие знают. А его портрет есть на плакате в одном из культурных центров Одинцовского района Московской области.
Алёна КУЛИКОВА, фото автора
газета "Петровка,38"
