Юлий Ким: Из сумасбродства моего вдруг возникает чей то лик
Сегодня исполняется 85 лет замечательному поэту, драматургу, основоположнику бардовского движения в СССР, лауреату литературных и музыкальных премий и Лауреату Государственной премии имени Булата Окуджавы Юлию Киму. Юлий Черсанович – автор стихов к любимым зрителями фильмам «Бумбараш», «Обыкновенное чудо», «Про Красную Шапочку» и многим другим. Он работает в соавторстве с лучшими композиторами нашей эпохи В. Дашкевичем, […]
Сообщение Юлий Ким: Из сумасбродства моего вдруг возникает чей то лик появились сначала на Московская правда.
Сегодня исполняется 85 лет замечательному поэту, драматургу, основоположнику бардовского движения в СССР, лауреату литературных и музыкальных премий и Лауреату Государственной премии имени Булата Окуджавы Юлию Киму.
Юлий Черсанович – автор стихов к любимым зрителями фильмам «Бумбараш», «Обыкновенное чудо», «Про Красную Шапочку» и многим другим. Он работает в соавторстве с лучшими композиторами нашей эпохи В. Дашкевичем, Г. Гладковым, А. Рыбниковым, всего же в его фильмотеке — свыше пятидесяти названий.
— Юлий Черсанович, листая страницы вашей непростой биографии, поражаешься тому, насколько удивительной она оказалась. Ваш прадед, священнослужитель, лично крестил будущего маршала СССР Георгия Жукова. Вы родились в семья переводчика с корейского и учительницы русского языка. Сам вы, коренной москвич, окончив историко-филологический факультет Московского педагогического института, по распределению оказались на краю земли, на Камчатке. Ну, не удивительно ли все это?
— Да, я шел разными стезями и на каждой случалось что-то особенное. Если говорить о стезе профессиональной, которую мне обеспечил диплом педагогического института, то этот мой путь простерся на девять лет, а потом внезапно оборвался. Не по моей вине. В школе в поселке Ильпырский на Камчатке я ведь был очень увлеченным преподавателем русского языка и литературы. Русский язык был позарез необходим ученикам вечерней школы, в которой я преподавал.
— В одном из интервью ваш друг Сергей Никитин назвал вас «человеком пушкинской пробы», заявив, что ваш язык «восходит к XIX веку», что за вашей легкостью — «огромная работа над собой, над литературным материалом», и что «трудно найти в современной авторской песне более русского поэта, чем Ким».
— Это, скорее, делает честь Сергею Никитину, который на самом деле сильно преувеличивает мои заслуги. Но русский язык я действительно очень люблю, и когда что-то сочиняю, то иногда это получается недурно.
— Два десятка сборников, десятки пьес и сценариев фильмов, каждый из которых стал популярным еще при существовании СССР. И при этом ваше имя стоит в одном ряду с участниками диссидентского движения в СССР, ваши песни чаще всего звучали в компаниях физиков-диссидентов, близких к кругу Сахарова? Как эта официальная и неофициальная стороны вашей жизни совмещались?
— Ну, на самом деле, я был вхож в те же самые дома, что и Высоцкий, и Галич, и Окуджава, хотя сам-то слышал свои записи там далеко не так часто. Что касается круга физиков, то эти ребята действительно были в курсе некоторых деталей моей биографии. С 1965 года по 1968 год я преподавал литературу, историю и обществоведение в лицее при московском университете для одаренных физико-математически детей. Вот там было очень много гитарных концертов, ну, а потом еще последовали аудитории Дубны и Обнинска.
— Очень многие авторы — литераторы и композиторы — говорили в свое время о кино, лишь как о возможности заработка, а не как об арене, где могла бы прозвучать серьезная музыка. А вы кино всегда вспоминаете очень радостно…
— Когда я думаю о том, кто из бардов оказался ближе всего к театру и к кино, то понимаю, что объективно стою в этой области на первом месте. Меня в отличие от многих тянуло к театру с молодых ногтей. Хотя в институте от этой истории я был далек, несмотря на то, что учился с Петром Фоменко, который всячески пытался вовлечь меня в драмкружок. Но в те времена мои увлечения лежали в плоскости стихотворного творчества. В институте мои песни были еще подражательными, но тяга к театру уже была. А на Камчатке сцена местного клуба оказалась в моем полном распоряжении, и я был сам себе и режиссером, и композитором, и певцом, и автором текстов. Сам себе был театром. И вот тут-то меня потащило в театр со страшной силой. Поэтому вернувшись в Москву, я со своими учениками-вундеркиндами – физиками и математиками, частенько отвлекался на пляски и песни. Эти постановки показывались в МГУ на Ленинских горах, а туда, между прочим, вся Москва съезжалась посмотреть представления.
Потом меня в кино позвали сочинять песни. А затем и Пётр Фоменко позвал сочинить столько номеров, сколько я захочу, в его спектакль по Шекспиру. Я согласился и уже прочно вступил на театральную дорогу.
К тому же мне в этом очень помогла в свое время… Госбезопасность. Я, работая в школе, не забывал сражаться за права человека, подписывал всякие петиции. Лично знал шестерых из восьмерых людей, участвовавших в демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года, выражавших протест против введения в Чехословакию советских войск СССР. Хотя сам и не выходил с требованием, потому что не считал это целесообразным, но время показало, что исторически эти ребята оказались правы. А поскольку все знали, что я был близок к диссидентским кругам, то в какой-то момент меня вызвали «наверх», к начальству, и сообщили, что в моих педагогических услугах школы больше не нуждаются. Так в 1968 году мне было отказано от педагогической деятельности навсегда. Чтобы не подводить хорошее учебное заведение, в котором я работал, я написал заявление об уходе по собственному желанию. Позже меня позвали уже на самый верх Лубянки, и вот там-то я спросил: «А чем тогда я могу зарабатывать себе на хлеб?» Ответ последовал неожиданный: вы же работаете в кино и театре, и тут мы вам не препятствуем. Это с их стороны был очень точный ход: писать для кино и быть диссидентом было взаимоисключающими явлениями. Потому что, являясь членом съемочной группы или творческого коллектива, подписывать воззвания против — означало подставлять работу товарищей под удар.
Должен вам сказать, что Госбезопасность в те годы с меня глаз не спускала. Лубянка смотрела, чтобы я тайком ни в чем не участвовал. На этом фоне редактура в театре и кино выглядела очень либерально: иногда они просили что-то снять, но все же это была не Лубянка. Вот таким образом в 1968 году я стал твердо на путь сотрудничества с кино и театром, и остаюсь на этой дороге по всей день. Я, по сравнению с остальными бардами, наиболее плотно связан с этой областью.
— Что вы сегодня пишете?
— У меня произошло то, что в свое время произошло с писательницей Диной Рубиной, которая стала маститым беллетристом, мощно и профессионально внедряющемся в ту или иную область нашей жизни, в результате чего возникали ее многостраничные романы. Последние несколько десятилетий я главным образом занимаюсь созданием либретто для мюзиклов. Московской театр Оперетты, некогда взявшись ставить иностранные мюзиклы, плавно перешел на отечественные. Либретто многих мюзиклов, которые они поставили, написаны мною, в их числе «Граф Монте-Кристо», «Граф Орлов», а потом был еще и очень рискованный мюзикл к произведению Толстого «Анна Каренина». Мюзиклы ведь не обязательно должны быть веселыми. Вспомните «Иисус Христос Суперзвезда», который много десятилетий идет в Театре имени Моссовета.
Было и «Доходное место» по Островскому на прекрасной музыке Геннадия Гладкова в постановке Валерия Архипова – всё это лихо, в блеске, с размахом.
— А были у вас ситуации, когда что-то не получалось?
— Такие этапы случаются у всех: берешься, и не получается. Но потом проходит время, берешься снова, и получается. Сегодня с улыбкой вспоминаю свою первую неудачу, связанную с Театром на Таганке. Я уже был знаком с Юрием Любимовым, сам ему предложил некий сюжет, ему идея понравилась. Я уселся за стол, три дня вертел ручку в руках, менял листы на столе и понял, что не понимаю, как к этому материалу подступиться.
Затем меня пригласили в театр Советской Армии сделать внутри инсценировки «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» по Курту Воннегуту новеллу «Золушка» в окопном варианте. Там рассказывается, как пленные англичане разыгрывали сюжеты со всеми присущими военному времени грубостями. Типа «Бьют часы, едрена мать, надо с бала мне бежать». Это еще очень мягкий вариант. Вот по этим двум строкам мне было предложено в окопном варианте восстановить новеллу «Золушка» на 20 минут. Я восстановил, и на этом примере понял, как оно делается, познав на практике некие тонкости, мудрости и законы.
Затем была моя первая самостоятельная пьеса для Театра Советской Армии. Разыскав сюжет про «Чудо-юдо я и так победю», сочинил сказку в два акта, поучилось прелестно, но в театре пьеса не пошла. Но зато ее экранизировал Юзовский, сняв позже фильм «Раз, два – горе не беда!»
И тогда я решил ерундой больше не заниматься, а с размахом взяться сразу за что-то великое. Написав на листе название «Профессор Фауст», я честно сочинял пьесу, на четыре действия ушло 5 лет. Первый акт написал в 1975-м, последний закончил в 1979-м. И отправился снова на Таганку, читать. Владимир Высоцкий ушел из зала после прочтения мною первого акта, Любимов дипломатично дотянул до конца второго.
— Смешно и грустно. Юрий Черсанович, какие люди серьезно повлияли на вашу жизнь?
— Ну, начнем с того, что непосредственно игре на гитаре меня учила тетушка, за что ей большое спасибо. Если говорить о таком понятии, как стиль, то здесь поработал не один человек, а эпоха, тусовка и моя компания, прежде всего, институтская. В эпоху оттепели сложилась та самая интеллигенция, которую потом назвали шестидесятники. Она обладала своим языком, самоиронией, взглядом на вещи, способностью сопротивляться несвободе. Вот эта компания со своим взглядом на мир и повлияла на меня необратимо. Так что я — коренной шестидесятник. Хотя к шестидесятникам можно отнести таких разных личностей, как Галич, Любимов, Высоцкий, Окуджава. Родившиеся в разные годы, все они — шестидесятники. На меня повлияли, конечно, Юрий Визбор, Пётр Фоменко, и вся наша институтская братия, которая очень по-разному проросла в последующие годы.
— Вы живете между Москвой и Иерусалимом. А они, эти города, на вас влияют?
— Мною всецело владеет история России – и ее прошлое, и ее сегодняшний день, и ее будущее. Я нашей истории принадлежу со всеми потрохами. Принадлежу и по месту рождения, и по образованию, и по переживанию этой самой истории. Но, как ни странно, Израиль тоже на меня влияет, я там в какой-то момент пустил корни. Эта страна поразила меня своей судьбой – прошлой и нынешней. Я в армии ведь не служил по причине близорукости, и понятия «гражданский долг или защита Отечества» в моей жизни прошли по краю, мне никого не приходилось защищать с оружием в руках. А вот в Израиле я вдруг увидел на улицах публику в военной форме, причем, это в основном были молодые люди, которые приезжали на побывку. Эта страна всё время находится в состоянии перманентной войны, и когда начинается обстрел из Сектора Газа, израильское население «вскипает» мгновенно. Обсуждается поведение штабов, обсуждается то «куда правительство смотрит» — это часть ментальности израильского народа. Но когда начинает звучать поминальная сирена, где бы вы ни ехали, где бы ни находились, все люди встают. Останавливается движение, останавливается городской транспорт. И я тоже встаю, чувствую себя причастным к современной истории этой страны.
— А музыку каких бардов вы слушаете в свободное время для удовольствия, и как сегодня относитесь к домашним концертам в небольших компаниях, столь расхожим в семидесятые годы прошлого века?
— Я слушаю музыку Нино Рота, которую очень люблю. Если говорить о бардах, то у меня есть любимые песни Булата Окуджавы, Володи Высоцкого, Миши Щербакова.
Что касается небольших аудиторий, так называемых «домашников», мне всегда там приятно выступать. Аудитория уже четко понимает, с кем будет встречаться. Устанавливается особый контакт между залом и исполнителем, который так ценил Окуджава. Домашники – это, как правило, компания единомышленников, которая может соглашаться с тобой или нет, но в основном чувствует так же, как и ты сам. И стоя перед такой аудиторией, всегда ловишь встречную волну. А когда исполнитель ловит встречную волну, то у него появляются крылья.
Елена Булова.
Главное фото с персонального сайта Юлия Кима
Сообщение Юлий Ким: Из сумасбродства моего вдруг возникает чей то лик появились сначала на Московская правда.
