«Чуется общая тревога, сердце щемит...» 105 лет назад в Москве произошла Февральская революция
В 1905 году революция бушевала в Москве. Санкт-Петербург тогда угрюмо молчал. В феврале 1917-го народное пламя занялось в столице, зовущейся Петроградом. С 8 по 18 марта (по новому стилю) белокаменная еще пребывала в покое. Но вскоре он был нарушен... Известно: результатом Февральской революции стало отречение от престола Николая II, прекращение правления династии Романовых. Всю власть в стране взяло Временное правительство. О том, что происходило в это время на улицах Москвы, — в материале «Мосленты». «По улице особенного движения нет» Священник Иван (Иоанн) Восторгов вспоминал: «27 февраля 1917 года, вечером, часов в 9, W. по телефону сказал мне, что из редакции "Московские ведомости" ему сообщили о разгоне Думы, о беспорядках в Петербурге... Будто бы началась "революция", перемена образа правления и пр. Все это подавленным голосом, расстроенно. Очевидно, хотя это и ожидалось, но осуществление ожиданий показалось невероятным…» Наутро Восторгов газет не получил. Пошел в киоск узнать, в чем дело. Краснощекий мальчуган-продавщик развязно оповестил, что газет нет и не будет. Почему? «Думу Государственную закрыли, разогнали подлую», — ответствовал мальчуган. По словам Восторгова, «по улице особенного движения нет, но чуется общая тревога, сердце щемит...» Необходимое пояснение. Поскольку командующий Московским военным округом Иосиф Мрозовский запретил публиковать сообщения из Петрограда в газетах, они не вышли. Генерал был, однако, наивен — слухи живо преодолели расстояние почти в 700 верст и стали распространяться в Москве. Другой свидетель революционных событий в Белокаменной — Никита Окунев, служащий московского отделения пароходства «Самолет». 28 февраля он записал: «К 12 часам дня в Москве остановились все трамваи и бездействуют телефоны. Из уст в уста передаются сенсационные вести о страшной стрельбе в Петрограде в народные толпы, о совершившемся перевороте на троне и о разных ужасах...» «Полное отсутствие полицейских» 1 марта в Москве с утра было 15 градусов мороза, но народ разгорячился изрядно. На Воскресенской площади (ныне площадь Революции) люди читают телеграммы из Петрограда и громко обсуждают. Это, по словам Окунева, «просто листочки без заголовка, как видится, спешного и подпольного набора». В Петрограде избрано Временное правительство, ждут царя из Ставки, чтобы он его утвердил. Говорят о схватках полицейских с манифестантами, казаков и солдат — с городовыми. «Чтецы таких известий имели красные флаги и рупоры, чтобы их видела и слышала большая толпа. Впрочем, они появлялись и в других местах, например, я видел кучи народа и на Лубянской площади, и на Мясницкой», — свидетельствовал Окунев. Вечером он снова отправился на Воскресенскую площадь и увидел ту же картину: «Чтение телеграмм, толпа народа, в которой были даже офицеры и солдаты, и полное отсутствие полицейских. Но на Красной площади разъезжали конные — не то городовые, не то жандармы — и охраняли входы в Кремль, который был заперт, т.е. все ворота в него затворены». Новая прогулка по Москве состоялась уже за полночь. Окунев побывал на Сретенке, Кузнецком Мосту, Тверской, Никитской — везде было безлюдно. Революция словно отдыхала, прикорнув в каких-то потаенных уголках города. 2 марта Окунев записал: «С 9,5 ч. утра до 1,5 ч. дня читал "Русск. Ведом.", "Русск. Слово", "Утро России", "Раннее Утро", "Моск. Лист". Кажется, что это было самое интересное чтение за все мои 48 лет…» Он снова на улице, да и невозможно было в те дни усидеть дома. Снова та же картина: люди вслух читают какие-то листки. Темнеет, гомонит огромная толпа, ползущая от Лубянского пассажа (находился на месте Центрального Детского мира) к Охотному Ряду. В разных направления мчатся автомобили, на которых стоят солдаты, прапорщики, студенты и даже барышни. Из толпы им машут красными флагами и кричат «ура!». «Рота шла легко, возбужденно» Еще один свидетель февральских событий 1917 года — писатель Борис Зайцев, в то время призванный в армию. Он увидел на Арбате мчащийся красный автомобиль, в котором сидел градоначальник. Лицо у него было землисто-желтое, глаза опущены. Фуражка надвинута на самый лоб, и верх ее странно вздымался сзади. «Он летел в бездну, и об этом читалось на его лице», — писал Зайцев. Записки Зайцева красочны, зримы и, пожалуй, кинематографичны: «Москва была глубоко пустынна. Снег чудесно пел под ногами. Большой Лев сиял над памятником Гоголю. Рота шла легко, возбужденно, в том нервном подъеме, когда, думаю, ничто не остановило бы ее от атаки…» На Арбатской площади было пустынно, окна «Праги» отливали лиловой печалью гурманов, лишенных яств. Электротеатр «Художественный», наоборот, был ярко освещен — возле него сновали конные разъезды, проезжали грузовики с солдатами. Пошли слухи, что в «Унионе» (на Большой Никитской) засели сторонники прежней власти. Будто с ними идет бой, и даже юнкера ходили в штыки, есть потери. Впрочем, все это оказалось вздором. В ту романтическую ночь никто ничего дурного не замышлял... «…В Думе заседают революционный и военно-революционный комитеты, в руках коих ныне вся власть, — писал психолог Сергей Кравков своему отцу, военному врачу, находившемуся на фронте. — Мрозовский (главнокомандующий над Москвой) арестован. Шебеко (гражданский губернатор) скрылся. Они и их люди и не пытались сопротивляться единодушной ненависти всех. Поэтому убито и ранено всего 4–5 человек. Арсенал, Кремль и Манеж добровольно сдались восставшим. Почтамт тоже в руках народа. Политические заключенные из тюрем освобождены. И я сегодня с трепетом видел, как они шли и ехали в автомобилях, убранных красными флагами, под громкое "ура" тысячных толп… Полиция разоружена без кровопролития. Перед Думой лагерь войск с пушками (ружья убраны красными флагами). Оркестр военный играет "Марсельезу". Никаких беспорядков нет. Все единодушны, сердечны и радостны…» Без трамваев в городе непривычно тихо. Единственное средство передвижения — извозчики, но они, наглые, дерут втридорога. Ну и бог с ними! Главное, с утра до вечера праздник — с музыкой, сияющими лицами. «Казалось, слышишь, как бьется сердце народа. Или это мое сердце? Какое-то всеобщее дыхание — легко дышать. Что будет потом — будет потом. А сейчас — чудо, революция без крови, все новые войска, красные флаги, из Петрограда все новые чудесные вести о Думе, о порядке, о войсках, о народе, о народной милиции. Все лица прекрасные, и именно красные, красные флаги нужны и красные ленты. Вся Москва на улице». Такое восторженное свидетельство оставил господин Восторгов. «В Москве полная революция!» А что же стражи порядка, неужто не сопротивлялись? Вовсе нет, поначалу они пытались разгонять демонстрантов. Но когда на улицах появились многотысячные колонны, полицейские ретировались. Не складывали оружие лишь самые верные служаки, для которых клятва на верность царю-батюшке была святой. Большинство городовых и околоточных, сбросив шинели и форму, превращались в простых обывателей. Были и те, кто для маскировки пользовался экзотическими нарядами. Репортер газеты «Раннее утро» писал, что встречал городовых, облаченных в женские платья. Некоторые находили убежище в Сандуновских банях — они скрывались там с помощью знакомых служительниц. Иные городовые сами отдавали оружие и брели под конвоем рабочих или студентов — бледные, жалкие, сопровождаемые тычками и насмешками. А ведь еще несколько дней назад они ходили важные, придерживая саблю, по-хозяйски озирая свои участки. Прохожие торопливо шли мимо, потупив взор. Теперь же все переменилось. Восставшие искали начальника Московского сыскного отделения Карла Маршалка. Но тот как сквозь землю провалился. Похоже, изменил облик. При сыскном была комната, где агенты порой гримировались, надевали парики, чтобы внедриться в уголовную среду. Маршалк мог это сделать, чтобы спастись… Отовсюду к центру Москвы шли демонстранты с красными знаменами. Одно из шествий на Яузском мосту пытались остановить полицейские, но встретили дружный отпор. Кордон правоохранителей был смят, помощник пристава, выпаливший в толпу из револьвера, был сброшен в реку. Вслед за ним в воду полетел прапорщик, командовавший цепью солдат. Подмоги царевым слугам ждать не приходилось, повсюду целые воинские подразделения переходили на сторону народа. 1 марта 1917 года Мрозовский отстучал в Ставку по прямому проводу: «В Москве полная революция. Воинские части переходят на сторону революционеров». Еще через день Мрозовский был арестован. «Лес флагов и знамен» По случаю победы революции на Красной площади был устроен молебен и парад частей Московского гарнизона. Об этом живописал корреспондент газеты «Раннее утро». Его репортаж приводят в своей книге «Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны» Владимир Руга и Андрей Кокорев: «Буйной радостью веет от солнечных лучей, звона кремлевских колоколов, звуков военной музыки, леса сияющих штыков, красных знамен… Вся Москва — на Красной площади и прилегающих улицах. Верхние торговые ряды, здание губернского правления, кремлевские стены, деревья у этих стен унизаны сплошными гирляндами людей. Лобное место — сплошной клубок тел. Лес флагов и знамен. Знамена корпораций, откуда-то появившихся политических партий, общественных и профессиональных организаций пестрят столь долго запрещенными надписями, зовущими к свободе, равенству и братству. Фигуры Минина и Пожарского также украшены флагами. На красных полотнищах — поэтическая надпись: «Утро свободы сияет радостным светом…» «В первый раз еду свободным человеком» Последним днем революции в Москве считается 6 марта, когда по призыву Совета рабочих депутатов возобновили работу фабрики и заводы. После недельного перерыва снова загремел по рельсам трамвай. Однако Москва продолжала сотрясаться от шумных митингов, собраний, шествий. Но всех превзошла грандиозная демонстрация 12 марта в знак солидарности с рабочими Петрограда, свергнувшими самодержавие. На улицы вышло около полумиллиона человек. Рабочие, солдаты, студенты, служащие, кухарки шли из всех районов к центру — к Воскресенской, Театральной и Красной площадям. Реяли знамена, мелькали алые ленты. Слышался топот тысяч ног, голоса тысяч глоток, которые скандировали лозунги и пели песни… Но на одном митинге в Москве стояла тишина. Только множество людей с напряженными лицами. Это собрание глухонемых. Ораторы шевелят пальцами, поднося их ко рту, носу, лбу, ушам. Они спешили передать свои мысли, эмоции. Собравшиеся вздымают вверх руки, аплодируют. Они голосуют за доверие Временному правительству, продолжение войны до победного конца. «Помню, был теплый серый вечер, — вспоминал Зайцев. — Извозчик быстро гнал по Знаменскому переулку. Мне отдавали честь встречные солдаты. Было такое чувство, будто мне не тридцать шесть, а семнадцать, и только что я кончил гимназию, в первый раз еду свободным человеком. А куда и что ждет — неведомо». Неведомые времена ждали всю Россию.
