«Третьяковка — хороший музей, но людей там ценят мало». Как реставратор икон стал разрисовывать гоночные шлемы
Алексей Валюшок проработал в Третьяковской галерее больше 20 лет и понял: пора двигаться дальше. Половину жизни он занимался реставрацией икон, а потом жизнь перевернулась — его впервые попросили расписать гоночный шлем. И это стало его работой на следующие 20 лет. Как относятся к мастерам в легендарной Третьяковке? Хочет ли он вернуться в музей? Для кого чаще всего он расписывает шлемы? Об этом и многом другом Алексей рассказал в беседе с «Мослентой». Ниже — его монолог. «У меня была одна дорога» Я учился на художника-реставратора в Московском государственном академическом художественном училище памяти 1905 года. Это было мое средне-специальное образование. А вот высшее я получал уже в РГГУ, где учился на искусствоведа. Мой папа — художник кино. Когда я пошел подавать документы в училище, у меня была одна дорога — на театральное отделение, но в тот год набора туда не было, а из имеющихся вариантов мне понравилось реставрационное. Мой дядя был реставратором, и мне это было тоже очень интересно. В общем, художником театра и кино, кем хотел меня видеть папа, я не стал, зато стал художником-реставратором. «Первую икону нашли в гараже» Я из религиозной семьи, да и сам верующий, однако к религии отношусь спокойно. Но свою первую отреставрированную икону, конечно, помню. Она была найдена в гараже на даче, вся осыпавшаяся. Ее я реставрировал еще в процессе обучения… Перед дипломом на четвертом курсе меня пригласили на работу в Третьяковскую галерею. Я не стал отказываться, а в итоге проработал там 22 года. Моя мастерская находилась непосредственно в галерее, в нашем отделе было около шести-семи человек. «Не потерять то, что сделано иконописцем» Какая главная сложность в реставрации? На самом деле сложного много. Главное ведь что? Не навредить иконе, не потерять то, что было сделано не тобой, а иконописцем. Основное качество реставратора — аккуратность. Реставрация делится на процессы. Например, делается укрепление, когда вся краска с иконы осыпается. Это самый простой шаг, с него начинают обучать в училищах, но даже на этом этапе существует много подводных камней. Уже здесь можно навредить иконе. На этом этапе убираются вздутия, образовавшиеся под краской, когда она отходит от дерева. Второй этап называется раскрытие — удаление потемневшего покрытия, а также устранение загрязнений. Иногда случается так, что при этом реставраторы стирают больше, чем нужно, и, например, портят лик. И тогда они начинают дорисовывать его сами. Есть разные мнения, можно это делать или нельзя, но лучше всего в этой ситуации найти автора, воспользоваться образцами. Третий этап — тонирование. Когда на иконе есть пробелы, утраченные элементы, реставратор их не дорисовывает детально, а просто заполняет сплошным подходящим цветом. «Консервация, реставрация и реконструкция» Сама реставрация делится на три вида. Консервация — исключительно укрепление, чтобы икона не разрушалась. Непосредственно реставрация — укрепление, раскрытие и заполнение пробелов сплошным цветом без дорисовки деталей, например, ликов, одежды и так далее. И реконструкция — соблюдение всех этапов, а также, помимо сплошного цвета, необходимость дополнить икону, дописать некоторые элементы. Как правило, в музеях занимаются только научной реставрацией, а частные коллекционеры требуют реконструкцию. Я работал и в музее, и в частном порядке, выполняя заказы владельцев коллекций. «Не творчество, а ремесло» В реставрации нет какого-то творческого начала, но мы, реставраторы, о нем и не думаем. Перед нами стоят другие задачи. Мы должны сохранить икону такой, какой она была создана иконописцем, не привнося в нее новых деталей. В своей работе я должен быть нейтрален и максимально точен. Реставрация — не художественное творчество, а ремесло. И мне оно нравилось. Но в какой-то момент я решил уйти. В аэрографию. «Деньги получают совсем не те люди» В музее очень маленькая зарплата. Выжить на нее практически невозможно. При этом зарабатывать на реконструкции икон у частников все же не очень хорошо. Они не дают тебе свободы. Да, там ты можешь реставрировать икону так, как сам того хочешь, но платить тебе при этом все равно никто особо не собирается. Еще одной причиной уйти стало изменение внутреннего, человеческого климата в самой Третьяковке. Понятно, что сейчас все и на всем пытаются заработать. Но в какой-то момент галерея из художественного музея превратилась в коммерческую структуру, где деньги получают совсем не те люди, кто занимаются реставрацией или другими музейными задачами. Что сказать? Третьяковская галерея — место знаковое, легендарное. Это хороший музей, и многие мечтают работать там, в том числе и заниматься реставрацией. Но людей там все же ценят мало... «Занимайся чем-то одним» Когда в моей жизни появилась аэрография, я отошел сначала от частной реставрации, но еще какое-то время работал в Третьяковке. Но времени на все не хватало, так что пришлось выбирать что-то одно. Мне и сейчас хотелось бы совмещать реставрацию и аэрографию, но, как говорится, если хочешь делать что-то очень хорошо, занимайся чем-то одним. К аэрографии я пришел случайно. Когда купил свой первый Porsche, то попал в гоночную тусовку, а когда в ней узнали, что я художник, то предложили попробовать разрисовать гоночный шлем. И пошло-поехало. Вот уже еще 22 года я занимаюсь шлемами. «Разные виды мастерства» По профессии я художник. Меня учили им быть. А реставрация стала моей специализацией. Я всегда занимался живописью в разных ее проявлениях, поэтому между реставрацией икон и аэрографией противоречия нет. Это просто разные виды художественного мастерства. Мне приходят частные заказы, и их даже больше, чем я могу сделать. Рисовка шлема — очень трудоемкое по времени занятие. Икон в моих машинах нет, а освящать автомобиль или не освящать — дело каждого. Но я считаю, что это ненужное занятие… «Как повернется жизнь» Моя жизнь не то чтобы изменилась, она просто стала другой. Я скучаю по реставрации икон, потому что, занимаясь этим, ты всегда находишься в коллективе, общаешься с людьми, а так — сидишь дома один и работаешь над шлемами. Не могу сказать, что не захочу в будущем вернуться к реставрации, так же, как не могу сказать, что навсегда останусь в аэрографии. Пока получается, это надо делать, а если вдруг что-то пойдет не так, начну думать о другой грани художественного ремесла. Никто не знает, как повернется жизнь. «Среди гонщиков детей больше, чем взрослых» Большая разница между реставрацией и аэрографией еще заключается в фидбеке. Когда ты смотришь на отреставрированную икону, твои эмоции остаются только твоими, потому что только ты сам можешь оценить проделанную работу. Люди видят икону и ее автора, а не реставратора, который приводил ее в надлежащий вид. А когда ты рисуешь шлем, все эмоции от работы делятся с тем, для кого ты это делаешь. И реакция человека, его благодарность, если шлем ему нравится, тебя подпитывают. Самое крутое, что может быть, — получить реакцию от ребенка. Сейчас среди гонщиков детей больше, чем среди взрослых, поэтому чаще всего я рисую шлемы именно для них. Понятное дело, что договариваются и заказывают рисунки родители. Но когда вечером тебе поступает звонок, а на той стороне провода детский голос тебе говорит «спасибо!», потому что ребенок радуется новому шлему, это непередаваемое ощущение.
